Гортензия - Жак Экспер (2016)

Однако самым страшным в этом совместном существовании, где моя роль сводилась к приготовлению пищи и раздвиганию ног, если у Сильвена возникало желание, когда я ждала его вечерами и по выходным, а он исчезал, не предупреждая и не давая о себе знать, самым страшным было то, что я и пикнуть не смела. Я никогда ни на что не жаловалась, хотя уже было ясно, что он нигде не работал и жил за мой счет. Послушать его, так ему регулярно поступали деньги благодаря успешному бизнесу, но он не давал мне ни гроша на оплату квартиры и текущие расходы. Напротив, это ему всегда требовались средства на тот или иной «проект», и я выделяла их ему из своих скромных сбережений, счастливая уже тем, что он во мне нуждался. Да, Сильвен был настоящим виртуозом по части обольщения: как только он чувствовал, что игра в одни ворота начинала меня раздражать или тревожить (это бывало так редко!), он тут же являлся с обворожительной улыбкой и букетом чайных роз, моих любимых, или маленьким подарком – дешевым украшением, шарфиком либо чем-то еще… Он вел меня в ресторан, говорил ласковые слова, подбадривал меня, занимался со мной любовью, и мои облегчение и благодарность были настолько огромны, что я мгновенно забывала и о его отлучках, и о грубости. Я тут же начинала себя упрекать, чувствовала свою вину, что, дескать, слишком многого от него требовала. Сильвен говорил, что любит меня… и я, безмозглая ослица, в это верила. Но поняла я все это, увы, слишком поздно.

В ресторане я всегда первой доставала кредитную карту. А он посмеивался: ладно, будь по-твоему, в следующий раз я тебя приглашу. Да только мне было наплевать, главное – я снова видела его счастливым.

Умный, очаровательный, лукавый – я постоянно представляла его в окружении друзей и девиц, которые только и думали, как бы его у меня отобрать. Им, вероятно, казалось, что это легче легкого, и они не могли понять, что он делал рядом с такой, как я. И, кстати, я была с ними солидарна: этого красавца я не заслуживала.

Стыдно признаться, но придется: эта жизнь меня вполне устраивала. Единственное, чего я боялась, – что не сегодня завтра он уйдет так же внезапно, как появился. Верить, что он навсегда останется со мной, было все равно что верить в чудо.

Я мало что знала о его жизни. Да и вовсе ничего не знала, как я впоследствии убедилась. Не была знакома с его родителями («они живут в богом забытом уголке, в Лотарингии»), братьями или сестрами («я старший из троих детей в семье, но мы редко видимся»). Все это оказалось ложью.

О друзьях мне было известно одно – их имена.

Ни разу у меня не возникло подозрения, что Сильвен говорил со мной о придуманной жизни. А может, я просто не хотела ничего знать? Для меня имел значение только он. Семья и все прочие, какое мне было до них дело? Я безумно боялась его потерять, этим все сказано.

Свою беременность пять месяцев я хранила в тайне. Пять месяцев – это был рубеж. Дольше мне не удалось бы скрывать правду, он обязательно бы заметил. Мне хотелось, чтобы Сильвен узнал о ней из моих уст, а не потому, что заметил, и в то же время момент признания вызывал у меня панический страх.

Неделями ломала я голову, как преподнести ему эту новость и, главное, как он потом себя поведет? Может, обрадуется все-таки, несмотря ни на что? А может, даже испытает восторг, подобно мне? Больше всего на свете я боялась услышать, что он не хочет этого ребенка, боялась упреков, что я заманила его в ловушку.

Итак, я стояла на пороге безмерного счастья в ожидании ребенка, который должен был появиться, и в то же время умирала от страха.

Однажды, когда настроение у него было игривое, как мне показалось, я наконец решилась. И реакция Сильвена была настолько ужасной, что и сегодня, когда я вызываю в памяти эту сцену, мне приходится делать над собой усилие. Кошмарную сцену, окончательно выбившую у меня опору из-под ног.