Домашний огонь - Камила Шамси (2017)

– Откуда уверенность? Потому что они такие цивилизованные? – Она дала себе зарок не лгать Эймону, а не лгать означало также не скрывать свой гнев.

– Прости. Я хотел… Прости, я и представить себе не могу, каково пришлось тебе, всем твоим близким.

Она махнула рукой – беспомощно, безнадежно.

– Мы не обсуждали это. У нас было запрещено об этом говорить. Только тетя Насим и ее дочери в доме напротив знали, потому что мы с ними как одна семья, поделенная на два дома. А кроме них мы рассказали лишь еще одному соседу, с ним мои бабушка и дедушка были знакомы с тех пор, как переехали в Уэмбли, тогда там было так мало выходцев с Ближнего Востока, что все они знали друг друга. По просьбе моей бабушки этот человек обратился к сыну своего двоюродного брата, новоизбранному члену парламента, и просил выяснить, не сможет ли британское правительство получить информацию об Адиле Паше, который умер по пути в Гуантанамо – его семья вправе получить ответ на свой вопрос.

«Им же лучше, что от него избавились», – сказал член парламента и повернулся к нему спиной.

– Мой отец?

– Да.

Юноша ссутулился, закрыл руками лицо.

Ей так хотелось провести пальцами по его густым волосам, погладить Эймона по плечу. Исма ощущала небывалую легкость, которая изменила весь мир, наполнила его новыми, неведомыми возможностями. В этом новом мире и гнев Аники был преходящим, и выбор Парвиза – не роковым.

Эймон поднял глаза, встретил ее взгляд.

– Можно? – он указал на кровать, рядом с ней. Она кивнула, не решаясь что-либо говорить: голос дрогнет.

Матрас слегка подался под его весом. Эймон взял Исму за руку, его темные глаза были полны сочувствия.

– Мне так жаль, что тебе столько пришлось страдать, – сказал он. – Ты замечательная женщина.

Он похлопал ее по запястью – раз, другой – и выпустил ее руку.

– Но ты должна понять и моего отца.

Ей вовсе не хотелось понимать его отца. Ей хотелось лишь, чтобы Эймон снова и снова притрагивался к ее запястью и ток пробегал по всему ее телу, до самых укромных мест. Словно он там ее и касался.

– Ему труднее, чем другим, – продолжал он. – Из-за происхождения. Особенно поначалу ему приходилось быть осмотрительнее всех прочих членов парламента и порой даже совершать поступки, о которых он сам сожалел. Но все, что он делал, даже неправильное, делалось ради главной цели. Ради служения обществу, ради британских ценностей и общественного блага. В это он искренне верит. И если он порой поступал нехорошо, то по необходимости, чтобы прийти туда, куда ему следовало прийти – стать тем, кем он стал.

Вот он сидит рядом с ней, сын своего отца. Не имеет значения, на каком конце политического спектра он находится, присутствует в его жизни отец или нет, нашелся ли кто-то, кто любит его сильнее, любит его по-настоящему – в конце концов парень всегда окажется сыном своего отца.

– Я не говорю, что это было правильно, – добавил Эймон. Он поднес два пальца к виску, потер. Лунки его ногтей – ровные полумесяцы. – Я в этом плохо разбираюсь. Лучше бы он сам объяснил. Знаешь что – когда приедешь в Лондон, я организую вам встречу. Все устрою. Скажи ему в лицо – потребуй ответа. Он справится. И я думаю, в итоге ты станешь лучше к нему относиться.

– Чтобы я? Лицом к лицу с Караматом Лоуном?

Мистер Британские Ценности. Мистер Укрепляем Безопасность. Мистер Прочь от Ислама. Он скажет: «Да, мне известна ваша семья. Вам же лучше, что избавились и от брата тоже». И Эймон, преданный сын, с грустью, но признает правоту отца.

– Не пугайся. Он будет с тобой вежлив. Ради меня. – Он взял прядь ее волос за кончик, потянул слегка. – Теперь, раз я видел тебя с непокрытой головой, я же тебе почти как брат, верно?

– В самом деле?

– Прости, я слишком на многое притязаю?

Она встала, отвернулась, пожала плечами.