Любовь и война. Великая сага. Книга 2 - Джон Джейкс (1984)

Через два дня Чарльз дошел до Уэлдонской железной дороги, проходящей южнее Питерсберга. В рваном мундире, с кобурой у бедра, с завернутой в непромокаемую ткань саблей под мышкой и окурком сигары, тлеющей между стиснутыми зубами, он залез в медленно ползущий товарный поезд. В стене вагона зияли две огромные, пробитые снарядами дыры, сквозь которые виднелся залитый лунным светом сельский пейзаж и белые холодные звезды в вышине. Но Чарльза эти красоты не интересовали. Пусть хоть вся Виргиния летит в тартарары – ему было все равно. Впрочем, дело к тому и шло, похоже.

Шорохи и скрип в передней части вагона сказали ему, что он здесь не один – есть и другие пассажиры в этом поезде, идущем на юг. Они могли иметь пропуска или быть дезертирами – не все ли равно? Ему было безразлично.

Он стоял в открытой двери вагона, пока поезд тащился мимо какой-то станции, где несколько армейских сигнальщиков размахивали тусклыми фонарями перед стрелками. Докурив сигару до конца, он выбросил ее. Ночной воздух обдувал его, такой же холодный, как пустота у него внутри.

Края его лоскутного «пончо» хлопали на ветру. Один из парней, прятавшихся в углу, хотел было поговорить с новым пассажиром, но, взглянув на его бородатое лицо, освещенное светом фонаря, передумал.

Глава 121

Эштон смертельно устала от ночевок в неудобных постелях, где ей постоянно приходилось напрягаться, чтобы не задеть тюленье тело своего мужа, лежащего рядом. Как же ее тошнило от всего этого притворства с Джеймсом и всеми этими незнакомцами, которые то и дело интересовались ее акцентом.

– Да, сэр… да, мадам… мы своего рода южане. Мы из Кентукки, но мы воспитаны в верности Союзу…

Как ее раздражала необходимость снова и снова повторять эту ложь, заставлять себя терпеть бесцеремонные замечания и грязные номера, предлагаемые трактирами и гостиницами по пути их долгого и, похоже, бесконечного странствия. С фальшивыми документами они проехали от Монреаля до Виндзора и Детройта, потом добрались до Чикаго, а теперь, в начале февраля, – до Сент-Луиса, где их дороги должны были разойтись. Пауэлл и ее муж собирались поехать на запад по суше, а Эштон предстояло две недели добираться до Санта-Фе.

За день до их расставания Пауэлл почувствовал тревогу Эштон и рискнул пригласить ее на прогулку по набережной, пока Хантун отдыхал. Муж Эштон с самого утра пребывал в прострации, проглотив накануне вечером слишком много бурбона.

– Мне жаль, что приходится разлучаться на какое-то время, – заговорил Пауэлл.

Не прикасаясь друг к другу, они прошли мимо компании шумных смеющихся грузчиков; черные рабочие таскали на речной пароход мешки и ящики.

– Я знаю, путешествие было трудным.

– Отвратительным. – Эштон выпятила нижнюю губу. – Я просто слов не нахожу, чтобы выразить, как я устала от грязных постелей и дешевой еды.

Полагая, что в суетливом речном порту их никто не узнает, Пауэлл взял ее руку и просунул под свой локоть. Их убогая гостиница находилась в двух кварталах от порта, а Хантун заснул, когда они уходили.

– Я понимаю, – пробормотал Пауэлл. – Но нас ждут и другие тяжелые дни.

Он осторожно погладил ее пальцы, и она с удивлением почувствовала, как от этого жеста в ее сердце шевельнулась какая-то странная неуверенность.

Еще у нее покалывало в шее. Правда, как раз сейчас она была вынуждена терпеть ежемесячное женское бремя, а в эти дни ее всегда мучили разные недомогания и у нее портилось настроение.

– Но когда все останется позади, мы начнем создавать свое новое государство для людей по-настоящему достойных. Для тех, кто верит в единственно подлинную аристократию – аристократию денег и собственности. И никаким поборникам равноправия или негролюбам там не будет места.

Эштон не улыбнулась; в этот день ее ничто не радовало.

– Я не хочу ехать дальше одна, – сказала она.