Любовь и война. Великая сага. Книга 2 - Джон Джейкс (1984)

Юдифь была права: смерть сына действительно надломила его. Это горе останется с ним навсегда, так же как ненависть к Эштон и непозволительное желание увидеть, как она будет наказана за свою жадность. Но все эти чувства так долго нарастали в нем, что просто вырвались наружу в тот ужасный день на Митинг-стрит, когда он осыпал ударами несчастного янки.

После этого ему хотелось только умереть – или хотя бы спать и спать без конца. Возможно ли, что такое эмоциональное опустошение было на самом деле началом исцеления? Купер вспомнил слова своего любимого Эдмунда Бёрка, которые он написал после смерти своего сына: «Шторм пронесся надо мной, и я лежал, как старый дуб, вырванный из земли недавним ураганом».

Ослабевший, но не уничтоженный. Возрождающийся. Таким он чувствовал себя сейчас. Он был уже не тем человеком, который набросился на пленного солдата. Он снова мог трезво оценивать свои поступки в прошлом, даже если не испытывал за них гордости.

На какое-то время он впал в безоговорочный патриотизм и без вопросов принял все южное. До падения Самтера он точно знал, что хорошо и достойно уважения на его родине. Он любил это и отрицал остальное. Но потом он вдруг преисполнился страстного желания принимать все и сражаться за это. Включая и то, для чего были построены побеленные лачуги в миле от их усадьбы в Монт-Роял. Такая позиция была неправильной раньше, и сейчас ничего не изменилось. Это он решил для себя в первую очередь.

Потом он еще раз обдумал свое отношение к самой войне и понял, что буря миновала его и он снова чувствует то же, что и роковой весной шестьдесят первого. Эта война была позорной, потому что ее нельзя было выиграть. Она была отвратительной, потому что заставляла американцев убивать друг друга. Он чувствовал жгучий стыд за то, что какое-то время был заодно с теми, кто толкнул страну в эту бойню. За то, что стал таким же, как Джеймс Хантун и Вирджилия Хазард. Таким же, как те, кто не мог или не хотел найти способ предотвратить истребление людей.

Ну хорошо, война – это зло. Но что делать ему?

Об этом он тоже как следует подумал. Он больше не даст втянуть себя ни в какую войну, кроме той, о которой говорила Юдифь, – неизбежной войне против политических варваров, чьи имена он хорошо знал. Уэйд. Дэвис. Батлер. Стивенс. Югу понадобятся люди, чтобы противостоять их натиску. Это будет яростная битва, полная неожиданных опасностей. У Бёрка, как всегда, нашлись подходящие к случаю слова: «Жизнь в значительной мере всегда нова, и едва ли мы можем воспользоваться мудростью предков как ориентиром».

Потому что наши предки никогда не проигрывали войну на этом континенте, подумал Купер с задумчивой невеселой улыбкой. Наши предки никогда не были завоеванным народом, каким мы вскоре станем.

Он немного отдохнул, и им вдруг завладело воображение. Купер увидел себя бредущим по длинной темной долине, которая вела от Самтера, через Ливерпуль и Нассау, в Ричмонд, к тому роковому перекрестку, где проходили пленные янки. В темноте этой долины скрывались его ошибки и заблуждения. Все, что он пережил там, и тот чудодейственный толчок после ужасной сцены на улице, который снова вернул ему рассудок, дали ему ощущение того, что католики называют муками чистилища.

Он вернулся из своего собственного чистилища, но стране повезло не настолько. Даже если бы война прекратилась в это самое мгновение, Америка была бы разъединена, как никогда прежде. Он знал силу той ненависти, которую порождает война. В его сердце эта ненависть жила три года, управляя им.

Значит, он должен готовиться. Когда формальные сражения прекратятся, он будет призван на самую жестокую из всех битв.

Его размышления прервал выстрел осадной пушки, от которого задребезжали стекла в окнах. Купер встал с постели, налил в умывальный таз тепловатой воды, взял из стакана палочку для чистки зубов и почистил зубы с помощью единственного доступного теперь средства – толченого древесного угля.