Любовь и война. Великая сага. Книга 2 - Джон Джейкс (1984)

Она только что вошла в «Эпикуреец» – чудесный магазин на Мэйн-стрит, который держал немец Францблау. Клиенты у него были только самые богатые, к тому же им хватало деликатности не спрашивать, откуда он берет свой товар. Кое-что поступило сюда с последним удачным рейсом «Уотер Уитч». Больше таких рейсов не будет. Как сказал Пауэлл, их пароход был обстрелян и затонул недалеко от Кейп-Фира. Ну и ладно. Они и так уже получили фантастическую прибыль.

Прошлым вечером, когда Хантун снова работал допоздна, посыльный принес ей записку от партнера. В подчеркнуто галантных выражениях Пауэлл просил навестить его завтра утром, чтобы они могли как следует помянуть их погибшее судно и продумать дальнейшую стратегию. Пауэлл любил поддразнивать Эштон такими надуманными предлогами – как будто она в них нуждалась! Но при мысли о скорой встрече с ним ее щеки порозовели, что очень хорошо сочеталось с пушистыми крашеными перьями марабу, которыми были отделаны манжеты и воротник ее черного бархатного платья.

Хотя на дворе было уже второе апреля, это утро четверга выдалось прохладным. В магазин она приехала вскоре после половины одиннадцатого и теперь разговаривала с его тщедушным седоволосым владельцем.

– Пожалуйста, бутылочку «Маммс», мистер Францблау. И горшочек… нет, пожалуй, два горшочка вашего изумительного фуа-гра.

Пока она отсчитывала сто двадцать долларов Конфедерации, Францблау заворачивал два глиняных горшочка в толстую пергаментную бумагу, которую теперь все бережно хранили для того, чтобы писать на ней письма. Шум с улицы повторился. Францблау поднял голову; негр, сидевший возле двери, чтобы не пускать в магазин нежелательных посетителей, сделал то же самое.

Францблау положил в корзинку Эштон, рядом с упакованным паштетом, бутылку шампанского.

– Что там кричат те люди? – спросил он.

Эштон прислушалась:

– «Хлеба»… И опять: «Хлеба!» Как странно!

В магазин вбежал Гомер, негр у двери вскочил.

– Миссис Хантун, нам лучше поскорее убраться отсюда, – выдохнул ее пожилой слуга. – Там из-за угла большая толпа идет. Очень большая и очень злая.

Францблау побледнел и что-то пробормотал по-немецки, доставая из-под прилавка шестиствольный револьвер.

– Я давно боялся чего-то в этом роде. Уилл, опусти шторы.

Плотная ткань опустилась на окна, скрыв пролетку Эштон, стоявшую на тротуаре. Гомер настойчиво махал рукой. Каблуки Эштон простучали по черно-белому кафелю пола. На полпути к выходу она услышала звон разбитого стекла. Конечно, ей и раньше приходилось видеть опухшие лица голодных ричмондских женщин из белой бедноты, но она никогда не предполагала, что они выйдут на улицы.

Гомер взял корзинку и вышел наружу, чуть задержавшись у раздвижной двери магазина. С того места, где она стояла, Эштон увидела примерно двадцать женщин, а потом еще столько же – они быстро и решительно шагали прямо посередине Мэйн-стрит. За ними виднелись и другие. Эштон услышала, как Францблау сказал за ее спиной:

– Запирай дверь, Уилл.

Она выскочила из магазина, и дверь тут же закрылась, щелкнул замок.

– Я побегу за пролеткой, – сказал Гомер.

– Я с тобой, – с ужасом прошептала Эштон.

Теперь их были уже сотни. Одетые в убогое поношенное тряпье, они кричали, толкая друг друга, швыряли камни и кирпичи в стекла витрин и хватали оттуда обувь и одежду.

– Хле-ба, хле-ба! – орали они, одновременно выгребая из витрин платья и драгоценности.

Какая-то фермерская телега, которая попалась им на пути, была просто перевернута группой женщин. Весь груз, а это были решетчатые ящики с курами, вывалился на мостовую. С громким кудахтаньем куры отчаянно хлопали крыльями, перья летели во все стороны. Испуганный фермер пытался спрятаться под обломками телеги.

Запрыгнув в пролетку, Эштон с ужасом увидела, как несчастного вытащили и набросились на него. Они били его кулаками, пинали, царапали, а он только кричал, но его голос тонул в воплях женщин.