Беззаботные годы - Элизабет Джейн Говард (1990)

– Чепуха. Она пойдет гулять с собакой, – и не успела она добавить ни слова, как он накрыл ее рот своим, с колючей полоской усов над верхней губой. Спустя некоторое время она подняла ночную рубашку, он навис над ней. «Вилли, милая», – повторил он трижды перед тем, как все закончилось. Выговорить «Виола» ему никогда не удавалось. Он тяжело вздохнул, убрал руку с ее левой груди и поцеловал в шею.

– Китайский чай. Не понимаю, как тебе удается всегда пахнуть фиалками и китайским чаем. Хорошо было? – добавил он. Он всегда так спрашивал.

– Чудесно, – эта ложь во спасение предназначалась для нее самой и с годами стала звучать почти утешением. Разумеется, она его любила, так что еще она могла сказать? Ведь секс как-никак – это для мужчин. А женщинам, по крайней мере порядочным, не положено интересоваться им. Однажды мать намеками дала ей понять (в тот единственный раз, когда отдаленно коснулась этой темы), что отказывать мужу – значит совершать худшую ошибку из возможных. Вот она и не отказывала никогда, и если восемнадцать лет назад испытала шок, сопровождавшийся острой болью, когда выяснилось, что же это все-таки означает, с годами привычка приглушила ощущения до уровня всего-навсего снисходительной неприязни, и в то же время это был способ доказать ее любовь мужу, способ, который она считала правильным.

– Наполни мне ванну, дорогой, – сказала она вслед ему, когда он покидал комнату.

– Непременно.

Она хотела было выпить вторую чашку чая, но тот остыл, поэтому она встала и открыла большой гардероб красного дерева, размышляя, что надеть. Предстояло утром сводить няню и Лидию в Daniel Neal за летней одеждой. Потом был запланирован обед с Гермионой Небворт, после они отправятся вместе в ее магазин, может, она выберет одно-два вечерних платья – в такое время года Гермиона обычно распродавала вещи, пока все не разъехались на лето. Потом обязательно надо проведать маму, потому что вчера она так и не успела, только не засиживаться, потому что надо еще успеть переодеться к театру и ужину с Уэрингами. Но в магазин Гермионы полагалось являться одетой по меньшей мере элегантно. Она остановила выбор на льне цвета овсянки, отделанном лазурной репсовой лентой, купленном там же в прошлом году.

Жизнь, которую я веду, думала она (мысль не новая, скорее возобновляющаяся), – именно то, чего от меня ждут: ждут дети, всегда ждала мама и, конечно, ждет Эдвард. Вот что происходит с людьми в браке, только не каждому удается сочетаться браком с таким видным и приятным мужчиной, как Эдвард. Но избавление от самой идеи выбора, или, по крайней мере, избавление от необходимости выбирать после первых же свиданий, придало ее поведению желательную степень долга: она была серьезной натурой, обреченной на жизнь более поверхностную, чем мог бы выдержать ее характер (если бы все сложилось совсем иначе). Несчастной она себя не чувствовала, просто была способна на большее.

Переходя через лестничную площадку к большой гардеробной мужа, примыкающей к их ванной, она услышала, как Лидия этажом выше кричит на няню. Значит, ей уже заплетали косички. С нижнего этажа слышался до-мажорный этюд фон Бюлова. Луиза репетировала.

* * *

Застекленные двери столовой выходили в сад. Обстановка – лишь самое необходимое: восемь прекрасных стульев чиппендейл – гарнитур, подаренный на свадьбу отцом Эдварда, большой стол из древесины альбиции, в настоящий момент накрытый белой скатертью, буфет, где на электрических подставках подогревались почки и омлет с помидорами и беконом, крашеные кремовые стены, несколько мозаичных панно из пестрого древесного шпона, настенные светильники (подделка под Адама) с маленькими абажурами в виде половинок раковин, газовый камин и старое, потертое кожаное кресло, в котором любила читать Луиза, уютно свернувшись клубком. В целом впечатление создавалось слегка неприглядное, но этого не замечал никто, кроме Луизы, которая считала, что столовая выглядит уныло.