Компаньон - Кристина Гедони (2020)

– Почему? – Мои брови взмыли вверх от удивления. – Вы же сказали, что терапия может дать мне пару лет жизни!

– Да, – он утвердительно кивнул. – Но я не говорил, что лечение предотвратит проявление тех или иных симптомов болезни. Возможно, оттянет время их наступления или ослабит интенсивность. Но полностью избежать этих трудностей не удастся в любом случае.

Найдя взглядом мусорную корзину, я подошла к ней и выкинула смятую салфетку. Внутри царил хаос, плавно превращавшийся в опустошение. Я догадывалась, что толка от лечения мало, но всё же надеялась на возможность избежать тяжелых нарушений психической деятельности. Последний уголёк надежды на нормальную жизнь был затушен суровой реальностью.

– Терапия увеличивает продолжительность жизнь пациента, – тем временем продолжал говорить доктор, начав шелестеть бумагами. – В среднем она составляет от года до трех лет, что является приличным сроком для больного с подобной опухолью.

– Какой смысл в увеличении продолжительности этой самой жизни, если, как минимум, половину этого срока человек проведёт в состоянии овоща? – Безэмоционально спросила я, смотря в никуда.

Мужчина вздохнул и ничего не ответил. В кабинете воцарилось напряжённое молчание.

– Я хочу знать, что будет, если я откажусь от терапии, – неожиданно для самой себя произнесла я. Голос звучал неестественно холодно и решительно.

– Я бы не рекомендовал принимать поспешных решений, – медик протянул мне результаты обследования. – Твоя ситуация не так безнадежна, как может показаться на первый взгляд. С помощью качественного лечения мы можем…

– Я задала прямой вопрос, – я бесцеремонно перебила его и окинула ледяным взглядом. – И хочу получить на него ответ.

Собеседник скрестил руки на груди.

– В принципе, то же самое, что и с лечением, – ответил он. – Разве что симптомы проявят себя намного быстрее и интенсивнее.

– Насколько быстрее?

– В течение пяти, шести месяцев они достигнут своего пика.

Я вдруг забрала у Мистера Рейджена результаты своей томографии и начала их листать. Дрожь в руках предательски выдавала нервозность, но я старалась не подавать вида, что чем-то напугана или взволнована.

– То есть, у меня есть в среднем шесть месяцев нормальной жизни? – С напускным безразличием поинтересовалась я.

– Три максимум, – поправил он. – К шестому месяцу произойдут необратимые изменения в работе мозга. Наступит смерть.

Я без интереса разглядывала снимки собственного мозга в разных проекциях и едва слышно отбивала ритм стопой, пытаясь избавиться от эмоционального напряжения. Дойдя до последней страницы, я скрутила бумаги в трубочку и убрала в сумку.

– Ясно. Спасибо за консультацию.

Оставаться в этом чёртовом кабинете больше не было сил. Ни моральных, ни физических. Развернувшись, я направилась к выходу.

– Не руби с плеча, – произнёс мужчина мне вслед.

Я замерла у двери, молча вслушавшись в слова онколога.

– Каждый случай индивидуален, – продолжал он. – Никто не знает, как болезнь поведёт себя под давлением терапии. В каждом правиле есть исключения. Подумай об этом.

– Я подумаю, – едва различимо прошептала я.

Чувствуя, что слёзы вот-вот хлынут из глаз, я поспешно покинула кабинет.

Не помню, как вышла из клиники. И куда пошла тоже. Просто бесцельно шла по мостовой, не замечая ничего вокруг. Глаза застилала пелена, а слёзы самовольно катились по щекам. В голове звучал единственный вопрос: почему? Почему я? Почему не кто-то другой? И почему это случилось именно сейчас? Неужели ничего нельзя изменить?.. Осознавая безвыходность своего положения, я всё глубже погружалась в депрессию, теряясь в лабиринтах собственных мыслей. Мимо пролетали автомобили, толпы прохожих сновали туда-сюда, сменяя друг друга. А я просто продолжала идти неизвестно куда. Отключившийся от горя рассудок даже не думал брать контроль над действиями, полностью предоставив власть «автопилоту».