Тысяча и одна ночь отделения скорой помощи - Батист Болье (2013)

У всех у нас есть друзья, которые требуют проконсультировать их по-быстрому, когда у них вдруг появилась свободная минута: “Потрогай нарыв у меня на ягодице. Посмотри на эту родинку: она какая-то странная. А вот тут у меня чешется, нет, повыше, левее, теперь чуть ниже” – и так далее.

Мне кажется, это нормально. Если бы я был флористом, то приезжал бы к друзьям и составлял букеты прямо у них в саду.

В прошлом году у лучшей подруги Фроттис начались боли в брюшине, и она сделала томограмму.

Потом позвонила:

– Тут написано: “Опухолевидное образование на головке поджелудочной железы, множественные опухолевидные образования в печени”. Что это значит?

Фроттис окаменела у телефона, она поняла: это значит, что им уже не кататься вместе на лыжах будущей зимой.

С пациентом можно поговорить. С другом все гораздо сложнее. Фроттис ничего ей не сказала, решив, что лечащие врачи подруги рассердятся. Ведь иногда им не хочется спешить.

Они вдвоем отправились на распродажу.

– Они, конечно, слишком теплые, – сообщила подруга, хватая с вешалки брюки, – но ничего, я их возьму, они пригодятся мне зимой.

Фроттис промолчала.

А что сделали бы вы, если бы узнали, какая судьба ждет вашу подругу?

Фроттис молчала. Думаю, ей это далось нелегко.

Около 15 часов,

у меня в голове

Если бы мне пришлось применить сильное средство, я рассказал бы историю мадам Иокасты, женщины, крошившей ладонью кирпичи. Великая воительница и великолепная мать (хотя эти характеристики избыточны: невозможно быть великолепной матерью, не умея держать в руках оружие и не выбив парочку зубов) …

Когда мы познакомились, ей было шестьдесят два года. Очень приятная пациентка с ужасной историей, напоминающей о том, что, да, порой жизнь – злобная сука, и, да, люди умеют лаять почти как собаки.

В ординаторской я, чтобы снять напряжение, рассказал о ней моему тогдашнему коллеге-экстерну:

– Представь себе: она выросла под опекой государства, переходила из семьи в семью, потом муж сделал ей шестерых детей и смылся, старший из ее отпрысков попал в тюрьму: он бил мать. Собственную мать! Она поведала об этом так, словно малыш стащил яблоко. У нее нашли опухоль и полностью удалили матку. Хирург оказался дерьмовый, рассек гипогастрический нерв. Результат – потеря функций сфинктера. Теперь ей до конца придется жестко контролировать себя и ставить клизмы. Вишенка на торте: она долго копила на операцию по коррекции близорукости, заживление проходило плохо, попала инфекция, в результате – нагноение и расплавление тканей глазного яблока. Ее жизнь – это “Без семьи” и “Отверженные” в кратком пересказе.

Потом я выдал глупейшую фразу:

– На ее месте я бы точно знал, что делать!

Из коридора, куда выходила дверь ординаторской, послышался голос:

– Вы бы заботились о своих детях.

Я обернулся. Мадам Иокаста все слышала. Я чуть не умер со стыда. Один ее глаз словно говорил: “Ничего страшного, малыш, моя жизнь на всех производит такое впечатление”, зато в другом глазу ясно читалось: “Черт бы тебя побрал!”

Я попытался вспомнить, который из двух стеклянный, а какой живой, оставшийся ей, чтобы плакать.

Простите, мадам Иокаста.

Простите за все.

15 часов,

внизу

Моя мать всегда говорила: имена очень важны и умение взвешивать слова – тоже.

Мадам Абей поместили в четвертый бокс. Ей шестьдесят восемь лет, в ее машину на полном ходу врезался какой-то лихой ездун. Воротник, фиксирующий шею и голову, шина на запястье, иммобилизационный матрац, плотно облегающий туловище, – мадам Абей лежала недвижимо, как Нефертити в саркофаге.

– Как вы себя чувствуете?

– Не очень…

Нефертити показалась мне растерянной, испуганной, печальной и усталой, да, очень усталой. У нее были выцветшие зеленые глаза.

– Тот, кто с вами это сделал, скрылся?

– Ну да…