Уважаемый господин М. - Герман Кох (2014)

Я пытаюсь рассмотреть смерть Харма Колхаса в перспективе. Вот он прилетает в аэропорт Майами, получает в прокатной конторе ключи от белого «шевроле-малибу», идет по парковочной площадке под ослепительно звездным небом… Его бисерная сумочка и в Америке висела у него на плече? Запасся ли он пачками «Яванских парней», чтобы не оказаться без курева?

А думая о сумочке и пачках табака, я осознал, что должен вернуться еще дальше, к регистрации в Схипхоле, к путеводителю по Флориде, который он листал на высоте десяти километров над Атлантическим океаном, к радостно-напряженным мечтам о странах на американском берегу. Или, может быть, все это началось еще раньше, когда он натягивал носки и обувался утром в день отъезда. Харм Колхас, в своих вельветовых брюках, стоит перед зеркалом и проводит рукой по волосам.

Но и в этом случае не было ни жены, ни подрастающих сыновей, с которыми следовало бы попрощаться. Учитель обществоведения был еще молод и холост, «в расцвете лет», как прочитал по бумажке Гаудекет. Он мог ехать в аэропорт в одиночестве, и ему не нужно было ни к кому оборачиваться, чтобы помахать рукой после таможенного контроля. Очень вероятно, что он еще прошелся по магазинам дьюти-фри. Потом число людей, видевших его живым, быстро убывает, пока он наконец совсем не исчезает из виду.

Тело учителя истории Ландзаата не нашли, поэтому и траурного собрания в актовом зале в память о нем тоже никогда не было. Ведь когда человек пропадает без вести, всегда есть надежда, что он еще где-нибудь объявится. Что в один прекрасный день он сам придет сообщить о себе – в отделение полиции или на отдаленную ферму за многие километры от места, где он исчез, – порядком не в себе, потерявший память, в грязи и в порванной одежде, но во всяком случае – слава богу! – целый и невредимый.

Но с течением дней и недель эта надежда таяла. В кабинете истории еще целый учебный год продолжала висеть его фотография. Просто из нерадивости, потому что никому не пришло в голову ее снять (как знать, может быть, она висит там до сих пор). Со временем ее уголки начали заворачиваться, а цвета потускнели. Это была маленькая фотография, сделанная поляроидом, на которой господин Ландзаат улыбался, до самых десен обнажив свои характерные длинные зубы. В его глазах виднелись две красные точки от фотовспышки. Волосы были влажные – наверное, от танцев на школьном празднике, куда взяли поляроид.

Да, господин Ландзаат с энтузиазмом танцевал на школьных праздниках. Он без предисловий брал девушек за руку и тянул за собой на танцпол. А девушки, как правило, и не упирались. В лицее имени Спинозы Ян Ландзаат пользовался популярностью – может быть, самой большой. Слишком длинные зубы были всего лишь маленьким изъяном его неизменно загорелого моложавого лица. Другим изъяном было то, что он хорошо знал, как популярен и как может заставить девушек краснеть и хихикать.

В школьной поездке в Париж он дольше других учителей задержался в баре гостиницы. Он пил перно без воды и безо льда, рассказывая смешные истории из тех времен, когда преподавал в лицее имени Монтессори. Истории, которыми он смешил нас всех – включая Лауру Доменек, которая, как и я, училась в пятом классе.

– Они там, в Монтессори, совсем помешанные, – говорил Ландзаат. – Настоящая секта. Улыбаются собственной правоте. Вере в собственную правоту. Как я был рад, когда смог оттуда уйти!

Потом он во второй раз положил руку на запястье Лауры, с той только разницей, что теперь убрал руку не сразу. Мы все это видели. Мы видели, что Лаура позволила его руке остаться. Мы видели, как Лаура сняла резинку со своего конского хвоста и тряхнула длинными черными волосами, как потом она взяла в губы сигарету и попросила у господина Ландзаата огоньку.