Белый отряд - Артур Конан Дойл (1891)

– Ха-ха-ха! Ну и насмешил же! Хорош английский король, который ни слова не говорит по-английски. Как-то раз стою я, – начал бродяга, которого звали Дженкином, – у Франклинских ворот, вдруг подъезжает верхом король и кричит: «Ouvre»![16] По знаку руки я догадался, что надо открыть ворота, и почтительно стал дожидаться, пока он проедет. А он мне на это: «Merci!» – будто бы я ему ровня. Хорош английский король, про которого кричит этот дубина!

– Клянусь святым Гумбертом, если кто осмелится еще слово сказать против старого короля, то он будет иметь дело со мной, и это будет последнее слово в его жизни! – заревел как раненый зверь Джон Гордль. – Может, он и не говорит по-английски, но сражается как истый англичанин! Он, как настоящий рыцарь, дрался, пока вы, дармоеды, сидели дома и разводили клопов!

Внушительная фигура Джона Гордля заставила притихнуть горланов; никто не изъявил желания познакомиться с его огромными кулаками, и Аллен, к своему удивлению, заключил, что бывший член аббатства мог бы с бо`льшим успехом защищать короля, чем проповедовать слово Божье.

В наступившей тишине до слуха Аллена долетела беседа, происходившая в дальнем углу комнаты между лекарем, зубодером и певцом.

– Лучшее средство от чумы в настоящее время, – с видом знатока говорил лекарь, – бесспорно, сырая крыса с выпотрошенным брюхом.

– Помилуйте, я не понимаю, как такую гадость можно есть, – возразил зубодер. – Если бы ее немного поджарить или сварить, еще куда ни шло…

– Удивляюсь, как вам такое пришло в голову! Кто же станет есть подобную дрянь? – удивился лекарь. – Это наружное средство! Крысу надо прикладывать к опухоли или язве, и так как крыса сама по себе животное нечистое, то и вытягивает всякую нечисть из человека.

– А скажите, достопочтенный сэр, – спросил Дженкин, не слыхавший предыдущего разговора, – что, крыса вылечивает от черной смерти?

– Конечно, сын мой! – ответил лекарь.

– Жаль! – продолжал первый. – Черная смерть – единственный друг бедного английского народа. Хорошо еще, что не всем это средство известно.

– Как так? – удивился Джон Гордль.

– Э, дружище, видно, что тебе легко достается хлеб. Как же не понять того, что если половина людей погибнет, то другой половине станет житься привольнее на белом свете, – философски ответил Дженкин.

– Но ты забываешь, Дженкин, что черная смерть и вреда много несет, ведь после нее часть полей останется необработанной и там, где раньше были прекрасные нивы, теперь лишь пасутся стада овец, – возразил Дженкину один из бродяг.

– Не беда, – подхватил зубодер, – овцы дают подзаработать многим. Тут пригодятся и красильщики, и суконщики, и ткачи, и кожевенники…

– И зубодеры, – заметил один из лесников, – ибо от жесткого овечьего мяса у людей зубы станут крошиться, и их надо будет лечить.

Компания единодушно расхохоталась, а певец меж тем взял в руки арфу и стал щипать струны.

Не обращая внимания на окружающих, он сидел, уставившись в потолок, словно ища вдохновения в его прихотливых узорах, покрытых слоем копоти, потом вдруг смелой рукой провел по уцелевшем от невзгод струнам своей золоченой арфы и запел до того сальную и циничную песню, что кровь бросилась в лицо Аллену, и он, забыв про свою робость, с негодованием воскликнул:

– Не смейте петь такие гадости, это омерзительно!

Все присутствующие с гневом обрушились на бедного псаломщика, осыпав его градом упреков за столь непрошеное вмешательство, помешавшее им насладиться песней. Сам же певец, в порыве благородного негодования за выходку безусого мальчишки, наотрез отказался петь в этот вечер.

Один из захмелевших лесников закричал:

– Принесите скорее вина, чтобы царь певцов мог проглотить обиду, нанесенную этим дерзким мальчишкой, который может убираться ко всем чертям, если ему не по нраву наши песни!