Перстень Тота - Конан Дойл Артур (1992)

ТАЙНА, МИСТИКА

ПЕРСТЕНЬ ТОТА

Член Королевского общества мистер Джон Ванситтарт Смит, живущий на Гауэр-стрит, в доме № 147-А, наделен такой редкой целеустремленностью и столь блистательным умом, что без сомнения мог бы стать одним из самых выдающихся ученых нашего времени. Но он оказался жертвой разносторонности своей увлекающейся натуры, которая побуждала его добиваться отличия в разных науках вместо того, чтобы снискать себе славу в одной. В юности он достиг таких успехов в изучении ботаники и зоологии, что друзья смотрели на него, как на второго Дарвина, ему предлагали кафедру в университете, но он вдруг бросил и ботанику, и зоологию и со всей страстью ученого погрузился в изучение химии. За открытия в области спектрального анализа металлов он был избран членом Королевского общества; однако и химии он изменил, забыл путь в лабораторию, а через год вступил в Общество ориенталистов, написав исследование об иероглифических и демотических текстах в святилищах Эль-Каба, чем триумфально подтвердил универсальность своих талантов, равно как и непостоянство своих научных интересов.

Но даже самые ветреные ловеласы в конце концов попадаются в чьи-то сети, не избежал их участи и Джон Ванситтарт Смит. Чем глубже он погружался в египтологию, тем более поражали его безграничные возможности, которые она открывает перед исследователем, и чрезвычайная важность науки, которая может пролить свет на зарождение человеческой цивилизации и объяснить происхождение чуть ли не всех наших наук и искусств. Потрясение было столь велико, что мистер Смит не медля женился на молодой особе, которая тоже увлекалась египтологией и писала диссертацию о фараонах шестой династии; обеспечив себе, таким образом, надежную опору, он начал собирать материал для монографии, где всеохватность исследований Рихарда Лепсиуса соединится с вдохновенным озарением Шампольона. Работая над этим magnum opus, ему приходилось часто наносить визиты в Лувр, в залы Древнего Египта, которые представлены там поистине великолепной экспозицией, и вот во время последнего из этих визитов, не далее как в середине октября, он стал очевидцем в высшей степени странного события, которое без сомнения заслуживает того, чтобы о нем написали.

Поезда опаздывали, в Ла Манше был шторм, и когда наш ученый прибыл в Париж, он сильно устал и был взвинчен. У себя в номере в «Отель де Франс» на Рю Лаффит он бросился на кушетку и хотел отдохнуть часа два, но уснуть не удалось, и тогда он решил пойти в Лувр, несмотря на усталость, выяснить то, ради чего приехал, и вернуться вечерним поездом в Дьепп. Приняв этот план, он надел пальто, потому что день был дождливый и холодный, пересек Итальянский бульвар и зашагал по Авеню де ль'Опера. В Лувре, где он чувствовал себя как дома, он сразу же направился к собранию папирусов, которые хотел посмотреть.

Даже самые восторженные почитатели Джона Ванситтарта Смита не отважились бы утверждать, что он хорош собою. Его лицо с орлиным носом и выдающимся вперед подбородком казалось острым, даже пронзительным — именно эти качества были свойственны его уму. В посадке головы было что-то птичье, и когда он во время спора доказывал какое-либо положение или опровергал, он часто-часто выставлял голову вперед, будто клевал зерно. Если бы он поглядел на свое отражение в витрине, перед которой стоял, он вполне мог бы сообразить, что внешность у него весьма неординарная, да еще воротник теплого пальто поднят до ушей. И тем не менее когда кто-то громко сказал по-английски у него за спиной: «До чего же странный вид у этого субъекта», он страшно огорчился.

Нашему ученому было в высшей степени свойственно мелкое тщеславие, которое проявлялось в демонстративном и доведенном до абсурда пренебрежении к тому, как он выглядит. Он сжал губы и сосредоточил все свое внимание на свитке папируса, однако сердце сжималось от обиды на все племя странствующих британцев.