Путешествия по Африке - Василий Васильевич Юнкер (2010)

Уже во время обеда я услышал издали тихо, но ясно треск горящей степной травы. Это тем более удивило меня, что из-за господствующих в полдень северо-восточных ветров в это время не зажигают высохшую уже траву; в населенных местах это делают лишь к вечеру. А в этот злосчастный день ветер был особенно силен. Я поспешил выйти и увидел огонь, пока еще далеко на северо-востоке; ветер гнал его на юго-запад, на станцию. В данный момент, вероятно, не было опасности, а по существу и вообще ее не было, так как я уже раньше в безветренные вечера сжег сухую траву вокруг станции. Но так как тогда она была не совсем суха и отчасти сохранилась, я из предосторожности приказал по частям сжечь и эти остатки, чтобы полностью отнять пищу у приближающегося огненного вала. Маневр удался. Огонь, правда, приближался быстрее, чем ожидалось, уже чувствовался его жар, но там, где была выжжена трава, он спал и погас. Я облегченно вздохнул и обошел станцию в то время, как люди, поспешившие сюда ввиду опасности, снова разошлись. Затем я снова вернулся на северную сторону станции и уже собирался войти в хижину, чтобы продолжать работать за столом с рисунками. Вдруг один из юношей показал на верхушку одной пальмы, сухие ветки которой тлели и теперь загорались. Пальма стояла вне станции, но на северной стороне, и я сразу увидел грозившую опасность, потому что ближайший порыв ветра мог перебросить огонь на соломенные крыши хижин, находившихся под ветром. И едва я об этом подумал, как несчастье уже произошло. Крыша ближайшей хижины занялась и через мгновение была объята пламенем. К счастью, это был склад, который стоял пустым после отъезда Бондорфа. Я бросился к своему жилищу, потому что там стояла большая часть багажа, и принялся его спасать. К сожалению, Дзумбе с двумя слугами были на охоте, и я работал лишь с мальчиками и девушками. Потом пришла помощь извне. С полным присутствием духа я передавал людям наиболее ценные ящики, бросал лежавшее вокруг в коробки и простыни и стремительно очистил хижину, опасаясь, что ее в любой момент охватит пламя. Совсем недавно сооруженный навес, с защищавшей от солнца круглой крышей, служивший приемной, стоял ближе к горевшей хижине. И действительно, он стал второй жертвой огня, чего я совсем не заметил, будучи полностью занят делом спасения имущества.

Когда я затем оставил мою почти пустую жилую хижину, чтобы спрятать вещи в новом складе — прежней хижине Бондорфа, загорелась уже третья крыша над лежавшим под ней запасным грузом. Удалось вытащить лишь два ящика с инструментами и один пакет с солью — самое ближайшее, все остальное стало жертвой огня. Было бы тяжело перечислять все уничтоженное. Если бы не хранилось так много в моей жилой хижине, которую, между прочим, очистили зря, ибо она так и не загорелась, то я был бы совершенно разорен. Но и так я мог оплакивать безвозвратно утерянные вещи, прежде всего три ящика патронов (1500 штук) для скорострельной винтовки, почти весь запас, даже почти всю дробь (тринадцать мешочков) и ружье, большую часть консервов, последний ящик с винами, не говоря уже о нескольких пакетах с предметами обмена, — которые я ничем не мог компенсировать. К тому же сгорел весь полученный от Земио провиант.

Я стоял в стороне и с тяжелым сердцем слушал взрывы 1500 патронов, длившиеся около четверти часа и напоминавшие отдаленную артиллерийскую стрельбу. Счастливый случай спас порох, потому что он был в моей хижине и одним из первых был отправлен в безопасное место. Часом позже на пожарище, кроме сохранившихся глиняных стен, оставались лишь обломки и пепел.

Вторая половина дня прошла в сборах спасенных, но рассыпанных вещей, и к закату солнца я снова устроился в своей хижине. Правда, отсутствовало прежнее чувство довольства, и оно еще долго не возвращалось; я думал о скором отъезде в новое путешествие. Моя потеря ничего в этом не меняла, потому что у меня оставалось еще достаточно, чтобы при усиленной экономии удовлетворить необходимые потребности.