Мутные воды Меконга - Карин Мюллер (2010)

Сырую черную патоку привозили из дальней провинции Кантхо на самой южной оконечности Вьетнама. Чтобы сэкономить пространство между бочками, в трюме просто убрали все перегородки и вылили туда патоку. Сейчас ее высасывали чем-то вроде пылесоса: более мерзкого груза мне видеть еще не приходилось. Среди мутных коричневых пузырьков плавал мусор, а насос издавал прерывистое хлюпанье. Когда в шланг попал брусок и он перестал работать, к реке послали мальчика, который держал в руках пластиковый ковшик и ведро. Мальчик вычерпал патоку, пока на дне не остался слой примерно в полдюйма; его он подтер грязной тряпкой. Двое здоровяков на палубе подождали, пока последнее ведро наполнится клейкой жижей, после чего взвалили на плечи огромный чан, подвешенный на бамбуковом пруте, и зашагали по узким мосткам с совершенно невозмутимым видом. Я осторожно ступала за ними, подошвы кроссовок липли к их клейким следам.

Патока попадала во двор через дверь черного хода, там ее разливали в чаны размером с детский бассейн, установленные над полыхающим огнем. Их содержимое постоянно размешивали вращающиеся лопасти. Патоку мешали семь дней, в течение которых она постепенно меняла цвет с черного до красно-коричневого и бежевого, пока наконец в ней не образовывались комочки – сахарные гранулы. Тогда лопасти замирали.

Затем наступал черед юношей с голыми торсами, которые выгребали из чана сахарную массу, похожую на хлеб. Их кожа имела цвет полусырой патоки и была покрыта налетом из блестящей сахарной глазури. Из чанов масса попадала в центрифугу, где ее отмывали до цвета белоснежного песка. Теперь сахар имел уже сыпучую структуру, его высыпали на пол холмиком по колено с дюжинами похороненных заживо прожорливых пчел и мух. Мне ужасно хотелось присесть на колени и слепить песчаный замок из горы сияющего белого песка. Он выглядел плотным и пластичным – то, что надо, чтобы вылепить тоннели, башенки и крошечные рельефные ступени.

Лэнг Ли подключилась к делу. Она взяла черпак и принялась раскладывать сахар по десятикилограммовым бумажным мешкам, разбросанным по полу.

– Раньше я только этим и занималась, – сказала она, взвалив мешок на весы и со знающим видом засыпав в него еще четверть фунта. – Каждый день после школы и до темноты. Чтобы маме помочь.

Она несколько раз обернула мешок бечевкой и завязала узелок; ее лицо светилось энтузиазмом, а от прежней утонченной модницы не осталось и следа. Такой она нравилась мне гораздо больше.

Лэнг Ли была загадкой: молодая женщина, которая отказывается бродить по родному кварталу в одиночку, но мечтает о Беркли; четыре года не делала ровным счетом ничего, только кино смотрела и экспериментировала с макияжем, но вместе с тем была настолько дисциплинированна, что сумела выучить язык при помощи радиопрограмм и карандашного огрызка. Ей было двадцать два, и она никогда не была на свидании. Это показалось мне необычным, даже по пуританским меркам Тама.

– Не хочу замуж за вьетнамца, – отрезала она.

Она хотела получить образование, сделать карьеру и иметь возможность обеспечивать себя самостоятельно. Она любила детей и даже какое-то время преподавала в начальной школе, но сомневалась, что им есть место в ее планах на будущее.

– Быть женой во Вьетнаме – все равно что служить горничной и поварихой, – с горькой усмешкой сказала она.

Эти слова я слышала почти от каждой честолюбивой незамужней вьетнамки с тех пор, как приехала сюда. Похоже, мужчин поколения Тяу и Фунга ждало большое потрясение.

И все же Лэнг Ли отказалась менять лампочку, висевшую на голом проводе над спальными матрасами, и беспрекословно слушалась моих проводников по всем вопросам, от варки риса до правильного произношения слова «кока-кола». Загадка.

Дома нас встретил Фунг, который сердито постукивал ногтями по растресканной пластиковой столешнице.

– Вы где были? – рявкнул он.