Панихида по создателю. Остановите печать! (сборник) - Майкл Иннес (1938)

Первая и наиболее продолжительная часть представления состояла из пьесы, разыгранной мало кому известными и оттого лишь более старательными работниками издательства Уэджа. Патришия смотрела на них с изрядной долей уважения, но и со все возраставшим беспокойством. Явный образец новаторского экспериментального сценического искусства, эта комедия в неоакадемическом стиле могла дать Уинтеру повод для еще одной лекции о свойствах человеческой памяти. Всего в пьесе были три действующих лица: муж, жена и любовник. Смысл текста состоял в их попытках выяснить отношения и решить проблемы. Причем первую часть следовало рассматривать как потугу каждого из них вообразить, каким станет подобный разговор, когда он состоится в действительности. Во второй сцене актеры странным образом выполняли совершенно одинаковые движения, но произносили при этом разные слова: здесь изображались воспоминания об уже состоявшемся разговоре. А в третьем эпизоде снова повторялись позы, но шел иной текст, и это и был тот самый разговор, каким он вышел на деле. Имелась и четвертая сцена, написанная автором в качестве альтернативы для второй, и актеры разыграли и ее тоже просто в виде театрального экзерсиса. И хотя пьеса заняла не так уж много времени, она оказала на аудиторию до странности парализующий эффект. Аплодисментов не последовало. Полковник Детлепс заявил, что все это очень умно. «Да-да, очень умно и даже мудрено», – хором повторили за ним Ситты, не зная, как еще выразить свое неудовлетворение. Леди Бутомли глубже погрузила ноги в муфту, а миссис Детлепс застегнула пуговицы на плаще до самого горла. В физическом смысле температура в зале, вероятно, заметно поднялась, но в психологическом упала градусов на десять. И Патришии приходилось взглянуть фактам в лицо – наиболее респектабельная часть программы на этом закончилась.

Теперь все могло стать только хуже. Питер Хольм, доведенный до тошноты игрой актеров-любителей, считал себя единственным человеком на сцене, способным по-настоящему воспламенить зрительный зал и спасти представление от окончательного падения в пропасть. Он обладал способностями, редкими для актера, – фантазией и талантом меткой импровизации. А кроме того, вынашивал план мести, тем более опасный, что ему самому он виделся лишь игрой. После непродолжительной паузы, когда зал наполнился шумом разговоров, занавес снова открылся, и перед аудиторией предстал Хольм. Совершенно один посреди сцены. Его монолог длился всего четыре с четвертью минуты, но Уэдж утверждал потом, что не видел в исполнении Хольма ничего более потрясающего… Это была издевательская пародия на манеры и речи археолога из Оксфорда.

А ведь новые гости из числа местной знати хорошо запомнили Уинтера – за ужином он приложил немалые усилия, чтобы обратить на себя внимание. Более того, он произвел на них самое положительное впечатление: в нем они обнаружили верную направленность взглядов вместе со способностью истинного ученого общаться с провинциальной интеллигенцией на понятном для нее языке. В их глазах он представлял тот тип преподавателя из Оксфорда, который наряду с высшим духовенством полностью оправдывает деньги, выделяемые для них государством. Они посчитали шутку Хольма возмутительной, и классовый антагонизм в своем чистейшем виде заполнил подвальное помещение, оборудованное под театр сэром Джервейсом Элиотом.

Патришия сидела как раз рядом с жертвой насмешек Хольма. Она украдкой посмотрела на него и сразу поняла, что опасаться нечего. Можно прямо выразить свое мнение. Нельзя сказать, чтобы Уинтера интермедия позабавила, но он не выглядел ни раздраженным, ни злым, ни смущенным. Жизнь в гостиной для профессуры приучает, видимо, держать удар, закаляет и делает неуязвимым для нежданных атак на самолюбие.

– Глупейшая ошибка, – решилась негромко проговорить Патришия. – Это же ясно как божий день. Эскапада не для подобной аудитории, и она ее отнюдь не одобрила.

Уинтер повернулся к ней с улыбкой.