Панихида по создателю. Остановите печать! (сборник) - Майкл Иннес (1938)

Теперь я понимаю, что Энсон воспринял меня как благословение свыше и строил планы – совершенно невинные в своей мотивации – оставить при себе. Я проделал большой путь и был обнаружен на самой юго-западной оконечности освоенной к тому времени людьми территории Южной Австралии. Из Порт-Линкольна мы отплыли в Порт-Огасту, откуда переправились в наиболее крупное и отдаленное из владений Энсона у границы штата. Врачи, выхаживавшие меня, – и это, вероятно, обошлось в круглую сумму, – были привезены из Сиднея, то есть с восточного побережья континента. Если бы исчезновение Йена Гатри все еще оставалось тайной, то, несмотря на устойчивую потерю памяти, меня бы разыскали и установили личность. Но, как я теперь знаю, в течение ближайших недель было обнаружено то мертвое тело, распластанное рядом с пепелищем сигнального костра, а мой вещевой мешок и несколько принадлежавших мне вещей нашли поблизости. А потому исчезли последние сомнения в том, какая судьба постигла Йена Гатри, и он остался существовать лишь в потаенном уголке памяти Ричарда Флиндерса.

В жилище Энсона и в его образе жизни я узнал традиции, не совсем мне чуждые. Труд на земле, хаотично обставленный дом с потемневшим деревом старой мебели, с ее изношенной и вылинявшей, но когда-то дорогой обивкой, сумрачный ряд портретов предков Энсона, наблюдавших со стены за быстротечным существованием нынешнего поколения: все эти вещи воздействовали на мой рассудок гораздо эффективнее любых методов из арсенала психиатров. Энсон оказался бездетным холостяком, и передо мной открылось будущее, которое мне предстояло вскоре отвергнуть. У меня не проявилось ни малейших наклонностей к жизни на природе; возможно, из-за того, через что мне пришлось пройти, но гораздо более вероятной причиной были неведомые пока для меня аспекты моей прошлой жизни. Огромность и необъятность открытых пространств действовали на меня угнетающе, а подчас просто пугали. Я был поглощен размышлениями о тайне своего затуманенного сознания, и отсюда родился неудержимый интерес к изучению медицины. Годы спустя я выпустил с неизбежными недомолвками и маскировкой фактов свое «Исследование случая долговременной амнезии» – монографию, тема которой для многих стала необъяснимым исключением в ряду моих многочисленных трудов, направленных на совершенствование радиологической науки.

Щедрость мистера Энсона не только помогла мне закончить учебу в университете Аделаиды, но и продержаться тот долгий период поисков работы, который нередко в самом начале обрывает карьеры молодых специалистов. Он в буквальном смысле создал Ричарда Флиндерса, и частично в знак благодарности и сострадания к нему, которого я нисколько не стыжусь, я принял решение, когда для этого пришел срок, что Ричард Флиндерс не должен исчезнуть.

Это случилось в последний год моей учебы. Ранним весенним вечером я возвращался с медицинского факультета в дом, находившийся в двух милях от университета по другую сторону парка, кольцом окружавшего компактный центр небольшого города. В какой-то момент передо мной проехала конка, и мне открылся вид на немногочисленную толпу, собравшуюся у задрапированного пьедестала. Открывали памятник какому-то шотландскому мореплавателю – кажется, Макдугалу Стюарту, – и стоило мне посмотреть на него, как раздались пронзительные звуки волынки.

Я с помутневшим взором машинально сделал еще несколько шагов, а потом, словно присутствовал на сеансе великого иллюзиониста, вдруг увидел перед собой фигуру своего брата Рэналда. Он стоял на какой-то возвышенности, разглядывая раскинувшееся под ногами бескрайнее пространство буша. И я услышал, как с мрачной страстью несостоявшегося поэта он декламировал:

Родившихся на острове туманов,

Нас горы разделили и моря.

Но крови зов силен…