Боги глубокого космоса - Кузнецова Дарья Андреевна (2015)

— А я целое тело нашёл, — отстранённо проговорил док. — Ну, как — целое? По сравнению с остальными. А так у него череп треснул, и внутри — каша. Уточню, череп треснул изнутри.

— Взрыв мозга! — одновременно с Филармонией и Гудвином высказался я.

— Идиоты, — вздохнул Аристотель. — Хотя действительно похоже на то. Гудвин, можно я этого с собой прихвачу? Может, пойму, что случилось.

— Бери, если мешаться не будет.

— Не будет, он смирный, — поручился за находку док.

Аристотелем звали нашего доктора, причём это для разнообразия было не прозвище. Хлеще приголубить жизнерадостного дока, чем сделали его родители-историки, было невозможно. Якимцев Аристотель Владимирович. Звучит!

— Есть первый выживший, — оборвал всеобщую болтовню я.

Мы не циники, хотя в это порой сложно поверить; на нашей работе циникам не место. Все эти шутки, болтовня, — результат желания заполнить пустоту, отвлечься, не зацикливаться на чужой трагедии. Потому что ходить по мёртвому, погружённому во мрак и невесомость кораблю, наблюдая застывшие в воздухе капельки чужой крови или даже части тел, всегда страшно. А делать это в тишине страшно вдвойне. И тот, кто говорит, что не боится, либо врёт, либо болен.

— Что там? — тут же откликнулся док.

— Молодая женщина, никаких видимых повреждений нет. На лице следы крови; под носом, возле глаз и, кажется, на ушах, — отчитался я, осторожно укладывая находку в транспортировочный кокон и подключая к его системам. Небольшая мутно-белая капсула изготавливалась из того же материала, что и пластырь, только в отличие от него имела ещё и лёгкий каркас, который позволял конструкции сохранять форму, и к которому крепились системы ЖО.

— Симпатичная? — тут же влез Фил.

— Не знаю, у неё всё лицо в крови, — честно ответил я, заканчивая с упаковкой. После этого как будто стало легче дышать: один живой есть. В коконе с ней точно ничего не случится, а дальше — работа дока. То есть, шансов не выжить у неё практически нет.

Поручив находку заботам болвана, я погрузился в иные слои восприятия. Свет привычно померк перед глазами, зато вокруг раскинулась чёткая картина чужого корабля. Это через пустоту без помощи внешнего оборудования тяжело тянуться, а там, где есть материя, всё проще. Я пробежался по целям, проверяя, все ли по-прежнему живы, потом — по товарищам.

— Док, замри! — резко скомандовал я.

— Ты чего? — уточнил он, но, как и велели, замер.

— Не трогай ту дверь, там… короче, я не знаю, что это, но лучше обойди. Мне кажется, там активировалась какая-то охранная система, — пояснил я. Понять, что мне не понравилось в двери, к которой в нынешний момент примерялся Аристотель, я не мог. В моём субъективном восприятии это выглядело как кислотно-зелёная паутина, затягивающая проём. Вот такие выверты восприятия: всё, что представляло опасность, виделось мне почему-то зелёным, хотя должно было — красным.

— А я догадываюсь, что здесь не так, — включился опять-таки Филармония. — Там где-то должны быть тюремные камеры, так что ты со своими двумя поаккуратней, док.

— Ладно, мы их на корабле упакуем в сон, а там видно будет, — отмахнулся тот.

— Нил, глянь, где мне можно обойти? — отвлёк меня Гудвин. — А то боюсь застрять в этой дыре.

— Хм. Сейчас, — кивнул я, хотя кивка никто увидеть не мог, и через несколько секунд доложил. — Там справа, метрах в двухстах, в углу коридора можно вскрыть переборку, как раз в нужный ход попадёшь. Только осторожней, там силовые кабели и они, кажется, под напряжением.

— Понял, спасибо.

— Ладно, значит, шестой номер — на мне, раз вы все застряли, — кивнул я. — Кажется, я вижу туда проход.

— Давай, только поосторожнее, не перенапрягись, — напутствовал меня док. — А то опять вместе с ними ляжешь.