Мир во мне. Исповедь туберкулезника - Ольга Клименко (2016)

Бывают люди располагающие к себе, бывают священники располагающие, а бывают священники люди располагающие. Мне встретился именно такой. Присел рядом, разделяя мое молчание, просто смотрел куда-то. Достаточно молодой, и обратив на него внимание, я реально не могла отвести от него взгляд. Спокойствие и доброта в выражении лица приковала меня намертво, и я, пятнисто-заплаканная красавица. «Оля», все, что смогла ему сказать. Улыбка, такая же светлая и добрая, как и образ в целом. Завязался разговор о какой-то мелочи и минут через 10 мы уже просто разговаривали как давно знакомые. Не оценить мой уровень сарказма и прагматизма может только глухой человек, но правда в разговоре со священником я все-таки попыталась избегать матерных выражений. Почему-то у меня не было чувства, что после очередного сказанного мной предложения я услышу нотация или упрек. Просто вопрос, хочу ли я поговорить, застал меня врасплох. Не знала, что служители церкви бывают психологами. Есть у меня привычка отвечать противоречиями, вроде как рассуждая вслух над ответом. Поговорить-то я хочу, но, наверное, больше с психиатром, чем с вами, не в обиду конечно. «Почему»? А и вправду, почему? Потому что врать и кривить душой не хочу, а своими размышлениями могу Вас обидеть как служителя церкви. «Ты плачешь, значит тебе больно, так как от радости плачут иначе». Эгоистичное размышление: «Да что вы знаете о боли»? Все, ключ был подобран. И в ответе на свой же вопрос я такого на него вылила, сама от себя не ожидая. За всю жизнь выплакала. И, как довершение, про обиду на Бога не забыла. Знаете, я не поняла, сколько мы так просидели, ведь я говорила и говорила, глядя в землю и в принципе забыв, что не сама. А когда выговорилась и оглянулась, вроде как день светлее стал что ли, а рядом все та же улыбка. Знаете, я почувствовала, что боль не давит в груди. Так легко, не описать. «Давно на исповеди была»? Так вроде только что сходила)). Рассказать и отпустить – это два разных процесса, как же можно начать новую жизнь, если ты с таким прицепом, если все еще ждешь, возможно, звонка, а возможно того, что это сон и вот сейчас ты проснешься, все еще отказываясь принять действительность. Спорить или возражать не хотелось, да и ведь правду говорит, да только говорить легче. Я ждала. Наверное, каждый, кого обидели, ждет, что рано или поздно обидчик поймет, позвонит и просто извинится. Да, ждала, всего одного звонка, и в мыслях крутила диалоги сама с собой, воображение легко рисовало черты любимого лица. В своей фантазии мы прогуливались по парку и он пытался мне объяснить, что деньги это не самая большая ценность жизни, что знает что обидел, что все, что он говорил мне про мораль и правильность поведения, всему этому следует придерживаться в жизни, что он не врал, не играл на моем доверии… как же часто я прокручивала этот диалог, как пластинку. Был и другой диалог, в котором другое любимое лицо рассказывало мне, что я действительно была любима и ребенок от меня был бы счастьем для него и он сожалеет, что обманывал, играя чувствами, теша свое самолюбие и мой аборт это самая большая его вина.

Потом картинка менялась, и я видела свою дочь, идущую вприпрыжку за руку с ее отцом, который осознал и пусть и с опозданием, но принял и стал малышке другом. Картинка за картинкой, о каждом, кто оставил след в моей жизни, о каждом кому я подарила эмоции, кого я заряжала энергией и отдала себя настолько много, что оказалась в диспансере в полном одиночестве с искалеченной душой, и никого из тех «любимых» рядом, они взяли то, что хотели. Можно было бы назвать меня злопамятной, но это не так. Только боль. Пытаясь бежать за жизнью, живя для других, неуверенная в себе, с паническим страхом одиночества, я прожила жизнь, так и не узнав ее, не боясь, а будучи тем самым одиночеством. Соглашаясь на чужие, удобные для них условия, живя по чужим правилам, неудобным для себя. Только боль. Нельзя полюбить того, кто сам себя не любит.