Уроки дыхания - Энн Тайлер (1988)

– Я уж думал, думал, – скрипуче сказал мужчина, – но так и не понял, чего еще я мог сделать.

– Господи, ну конечно.

Мэгги сняла с полки коробку крекеров «Риц». Некоторые пекут яблочный пирог, в котором нет никаких яблок, их заменяют крекеры «Риц». Интересно, каков он на вкус, погадала Мэгги. Скорее всего, никакого сходства с яблочным пирогом. Может, эти крекеры сначала в сидре вымачивают или еще в чем. Она повертела коробку, надеясь увидеть рецепт, но таковой отсутствовал.

До Айры, наверное, уже начало доходить, что она ушла навсегда. Он уже заметил порыв пустого воздуха, который образуется, когда человек, к которому ты привык, вдруг исчезает.

Поедет он без нее на похороны? Вряд ли. Нет, Серина дружила скорее с Мэгги, чем с Айрой. А Макс был для него просто знакомым. По правде сказать, у Айры и друзей-то никаких нет. Это одна из его характерных черт, не нравившихся Мэгги.

Сейчас он сбавляет скорость. Пытается принять какое-то решение. А может быть, уже повернул назад.

Поймет теперь, каким голым и неприкаянным чувствует себя человек, когда вдруг остается один.

Мэгги вернула крекеры «Риц» на полку и перешла к «Инжирным Ньютонам».

Как-то раз, уже много лет назад, Мэгги влюбилась, в некотором смысле, в пациента дома престарелых. Даже представить себе это, и то смешно. Влюбилась! В мужчину, которому шел восьмой десяток! Которому приходилось, чтобы добраться куда-нибудь, ехать в инвалидной коляске! Но вот поди ж ты. Она была очарована его аскетичным бледным лицом, изысканными манерами, церемонными оборотами речи, создававшими впечатление, что он и с собственными словами никакой фамильярности не допускает. А еще она знала, какую боль он испытывал, облачаясь каждое утро в свой строгий наряд, какое выражение горделивой отрешенности появлялось на его лице, когда он просовывал поврежденные артритом, похожие на две булавы руки в рукава пиджака. Мистер Габриэль, так его звали. Для всех прочих он был «Беном», но для Мэгги только «мистером Габриэлем». Она догадывалась, как коробит его любое панибратство, и помогала ему почтительно, всегда прося разрешения. Старалась лишний раз не прикасаться к нему. Это можно было назвать ухаживанием наизнанку. Другие работники дома относились к нему с теплотой и некоторой снисходительностью, Мэгги же сохраняла определенную дистанцию между ним и собой и принимала замкнутость мистера Габриэля как должное.

Она прочитала в его личном деле, что он был владельцем известной на всю страну станкостроительной компании. Да, это она могла себе представить. Он обладал решительной властностью бизнесмена, у него просто на лице было написано: уж я-то знаю, что к чему. Она выяснила также, что он вдов и бездетен, близких родственников, кроме живущей в Нью-Гэмпшире незамужней сестры, не имеет. До недавнего времени жил сам по себе, но после того, как у его кухарки загорелся на кухне жир, попросился в дом престарелых. В заявлении он написал, что озабочен своей беспомощностью, которая не позволит ему спастись, если в его доме случится пожар. Озабочен! Только зная его, можно было понять, что кроется за этим нейтральным словом. Болезненная, маниакальная огнебоязнь, которая пустила в нем корни после кухонного пожарчика и разрослась до того, что справиться с ней не могли ни жившие в его доме слуги, ни даже появившиеся там под конец круглосуточно дежурившие сиделки. (Мэгги видела, как застывало его лицо, как стекленели глаза во время учебных пожарных тревог, – лишь тогда он и становился пациентом в подлинном смысле этого слова.)

Ох, и зачем только она прочитала его дело? Ей это вовсе не полагалось. Строго говоря, ей даже его историю болезни читать не следовало. Она была всего-навсего санитаркой гериатрического отделения, ей только и дозволялось, что купать своих подопечных, кормить их да отводить в туалет.