Фараон - Болеслав Прус (1895)

– Не следует так грубо отталкивать женщину, которая тебя любила. Я знаю, что ты ее обеспечил. Мы ей тоже дадим что-нибудь от себя. Ребенок царской крови не должен ни в чем нуждаться.

– Разумеется, – ответил Рамсес, – мой первенец, хотя и не будет обладать правами наследника, должен быть воспитан так, чтобы мне не приходилось краснеть за него и чтобы он не мог потом меня упрекнуть.

Простившись с матерью, Рамсес хотел поехать к Сарре, но сначала вернулся к себе.

Его волновали два чувства: возмущение против Сарры, зачем она скрывала от него причину своего недомогания, и гордость, что он скоро будет отцом.

Он – отец!.. Это придавало ему важность, укреплявшую его положение полководца и наместника. Отец – это уже не мальчик, который должен с почтительностью взирать на старших.

Царевич был восхищен и растроган. Ему хотелось увидеть Сарру, побранить ее, а затем обнять и одарить.

Однако, вернувшись к себе, он застал двух номархов из Нижнего Египта, которые явились к нему с докладом. Выслушав их, он почувствовал себя уже усталым. Кроме того, его ожидал вечерний прием, на который он не хотел опоздать. «Опять не попаду к ней, – подумал он. – Бедняжка не видела меня уже почти две декады». Он позвал негра.

– У тебя клетка, которую дала тебе Сарра, когда мы встречали царя?

– У меня, – ответил негр.

– Так возьми из нее одного голубя и выпусти.

– Голуби уже съедены.

– Кто их съел?

– Я сказал повару, что эти птицы от госпожи Сарры, и он только для тебя и готовил из них жаркое и паштеты.

– Чтоб вас сожрал крокодил! – вскричал огорченный царевич.

Он велел позвать Тутмоса и, рассказав адъютанту историю с голубями, приказал ему немедленно ехать к Сарре.

– Свези ей изумрудные серьги, браслеты для ног и для рук и два таланта. Скажи, что я сержусь за то, что она скрывала от меня свою беременность, но прощу ее, если ребенок будет здоровый и красивый. А если родит мальчика, я подарю ей еще одну усадьбу!.. А еще… уговори ее удалить от себя хоть часть евреев и вместо них взять египтян и египтянок. Я не хочу, чтобы мой сын явился на свет в таком окружении. Он еще, пожалуй, будет потом играть с еврейскими детьми, и они научат его угощать отца гнилыми финиками… – закончил он, смеясь.

Глава XIX

Иностранный квартал Мемфиса был расположен в северо-восточной части города, недалеко от Нила. Там насчитывалось несколько сот домов и около полутора десятка тысяч жителей: ассирийцев, евреев, греков, а больше всего финикиян.

Это была зажиточная часть города. Главную артерию составляла широкая, шагов в тридцать, довольно прямая, вымощенная каменными плитами улица. По обеим сторонам ее возвышались дома из кирпича, песчаника или известняка, высотой от трех до пяти этажей. В подвалах помещались склады сырья, в первых этажах – лавки, в бельэтаже – квартиры богатых людей, выше – мастерские: ткацкие, сапожные, ювелирные, на самом верху – тесные жилища ремесленников. Постройки этого квартала, как, впрочем, и во всем городе, были главным образом белые, но среди каменных зданий встречались и зеленые, как луг, желтые, как спелая нива, голубые, как небо, и красные, как кровь.

Многие фасады были украшены росписью, изображавшей занятия их жильцов. На доме ювелира длинный ряд рисунков рассказывал с том, что его владелец выделывает золотые цепи и браслеты, которые раскупаются чужеземными властителями, и те не могут на них надивиться. На стене огромного купеческого особняка были изображены эпизоды, показывающие трудности и риск торгового дела: в море людей хватали страшные чудовища с рыбьими хвостами, в пустыне – крылатые драконы, изрыгающие огонь, а на далеких островах их настигали великаны, сандалии которых были больше финикийских кораблей.