Фараон - Болеслав Прус (1895)

– Потому что это особенный народ. Ни финикиянам, ни им нельзя верить. Финикиянин, если захочет, увидит и скажет подлинную правду, но ты не угадаешь, когда он захочет ее сказать. Грек же простодушен, как ребенок, и всегда готов говорить правду, но это не в его силах. Он видит мир иначе, чем мы. В его глазах всякая вещь сверкает и переливается всеми красками, как небо Египта и его воды. Так можно ли положиться на мнение грека? Во времена Фиванской династии далеко на севере был маленький городок Троя, какие у нас насчитываются тысячами. На этот курятник стал нападать всякий греческий сброд и так надоел его немногочисленным жителям, что те, после десяти лет тревог и волнений, сожгли эту крепостцу и перебрались в другое место. Словом, обыкновенная разбойническая история!.. А между тем какие песни поют греки о Троянских битвах! Мы смеемся над их чудесами и геройством, потому что обо всех этих событиях получали в свое время самые точные сведения. Мы знаем, что это явная ложь, и все же… слушаем их песни, как дитя слушает сказки своей няньки, и не можем от них оторваться!.. Вот каковы они, эти греки: прирожденные лжецы, но приятный и мужественный народ. Каждый из них скорее расстанется с жизнью, чем скажет правду. И лгут они не ради выгоды, как финикияне, а из духовной потребности.

– А как мне относиться к финикиянам? – спросил наследник.

– Это люди умные, трудолюбивые и смелые, но торгаши: для них вся жизнь в наживе. Финикияне как вода: много приносят, много уносят и всюду просачиваются. Вот и надо давать им как можно меньше и смотреть, чтобы они не просочились в Египет – сквозь щели, потихоньку. Если хорошо им заплатишь и подашь надежду нажить еще больше – они будут прекрасными агентами. То, что мы знаем сейчас о тайном движении в Ассирии, мы знаем благодаря им.

– А евреи? – спросил царевич, опустив глаза.

– Евреи сметливый народ, но все они угрюмые фанатики и прирожденные враги Египта. Когда они почувствуют на своей шее тяжелую, подбитую гвоздями сандалию Ассирии, они обратятся к нам. Только не было бы слишком поздно. Пользоваться же их услугами можно. Не здесь, конечно, а в Ниневии и Вавилоне.

Видно было, что владыка устал. Рамсес, прощаясь, упал перед ним ниц. Фараон отечески обнял его, после чего царевич направился к матери.

Царица, сидя в своем покое, ткала тонкое полотно на облачения для богов, а придворные женщины шили, вышивали или вязали букеты. Молодой жрец курил благовония перед статуей Исиды.

– Я пришел поблагодарить тебя, матушка, и проститься.

Царица встала и, обняв сына, сказала со слезами:

– Как ты изменился!.. Ты уже совсем мужчина! Я тебя так редко вижу, что могла бы забыть твои черты, если бы твой образ не жил всегда в моем сердце. Недобрый. Я столько раз подъезжала к твоему хутору с наместником царя, думая, что ты когда-нибудь перестанешь сердиться, а ты вывез мне навстречу свою наложницу.

– Прости!.. Прости!.. – говорил Рамсес, целуя мать.

Царица повела его в сад, где росли редкостные цветы, а когда они остались одни, сказала:

– Я – женщина, и меня интересует женщина и мать. Ты возьмешь с собой эту девушку, когда уедешь?… Помни, что шум и движение могут повредить ей и ребенку. Для беременных лучше всего тишина и покой.

– Ты говоришь про Сарру? – с удивлением спросил Рамсес. – Она беременна?… Она ничего не говорила мне.

– Быть может, она стыдится или сама не знает… – ответила царица. – Во всяком случае, путешествие…

– Да я и не думаю брать ее с собой! – воскликнул наследник. – Но почему она скрывает от меня?… Как будто это не мой ребенок…

– Не будь подозрителен! – пожурила его мать. – Это обычная стыдливость девушки. А может быть, она боится, что ты ее бросишь.

– Не брать же мне ее к себе во дворец! – перебил царевич с таким раздражением, что глаза царицы засветились улыбкой, но она прикрыла их ресницами.