Поздний развод - Авраам Иегошуа (1982)

Внутри – полный бардак. Каждая вторая дверь открыта, тюремщики для проформы строго позвякивают ключами и очень удивляются тому, что заключенные сбегают, хотя сказать, что они «сбегают», значит не сказать ничего: для того, чтобы очутиться на свободе, достаточно просто открыть дверь камеры и выйти вон.

Старый тюремщик-друз проводит меня до маленькой полутемной комнатки для свиданий. Для тюрьмы существование друзов и черкесов – большая удача, ибо только они в состоянии поддерживать здесь хоть какое-то подобие порядка. Мой подзащитный, обвиняемый в убийстве, ожидает меня, сидя за голым деревянным столом, – невысокий, мрачный молодой человек, худой и жилистый – на его мышцы я обратил внимание еще при первом знакомстве, заметив, с какой легкостью он разомкнул свои наручники. Я пожал ему руку. Бог свидетель, что я пытался вести себя с ним совершенно дружелюбно, но взаимного доверия от него не дождался, ибо он принадлежал к породе недоброжелательных и недоверчивых людей, пребывающих в мире собственных фантастических иллюзий, а кроме того, при аресте у него нашли в тайнике запас марихуаны.

– Ну, как дела?

Он ответил мне подозрительным взглядом своих крысиных глаз.

– Все в порядке?

Он кивнул. Или мне это показалось?

Я ставлю мой атташе-кейс на стол, сажусь напротив и начинаю в который раз просматривать содержимое папки, каждую букву в которой я знаю, кажется, наизусть. Сорок тысяч лир, которые я за все это время получил от его семьи, едва покрывали прошлые расходы на бумагу и чернила.

– Слышно ли что-нибудь новенькое от этого… от твоего дяди, который торгует бриллиантами в Бельгии?

– Он вот-вот должен появиться.

– Он должен был «вот-вот» появиться еще три месяца тому назад. Очевидно, он решил прогуляться до Хайфы из Бельгии пешком…

Он снова бросил на меня мрачный взгляд, но теперь в нем была еще угроза, и я вдруг осознал, что должен быть со своими шутками поосторожней. Здесь.

И я начал задавать ему вопросы по делу, особенно по части свидетельских показаний, относящихся к самому важному дню в его жизни, дне, в котором я сам прожил каждую минуту и знал лучше, чем любой из прожитых мною собственных дней. Это была та тайная стратегия по его защите, призванная спасти его и заключавшаяся в том, что часы, минуты и секунды того дня я рассмотрел под микроскопом; уверен, что для обвинения в подобном методе будет кое-что новое, и не уверен, что приятное. Расщепив и исследовав минуту за минутой и секунду за секундой, я нашел доказательства, что он не мог сделать то, в чем его обвиняли. Этот процесс, я уверен, в будущем войдет во все учебники по криминологии и много лет еще будет вызывать восхищение и благоговейный трепет. «Этого парня… ну того, который додумался до „принципа миллисекунд“ звали Кедми»…

Я спрашивал его снова и снова, и он отвечал мне коротко и по делу. Он был здесь одиноким волком, и я сомневаюсь, что за весь день он перебросился словом хоть с кем-то. Но глуп он не был. Я уже наперед знал все его ответы, но спрашивал снова и снова, желая отполировать их именно здесь и сейчас. Я хотел представить себе наихудшую ситуацию, которая может возникнуть во время суда, ведь на него будут смотреть там с подозрением. Пусть же он осознает это и не будет заикаться, отвечая. Точность и ясность снова и снова. Но какова же истина? Мне казалось, что я что-то нащупал. Но время от времени мрак отчаяния накрывал меня. Истина была спрятана у него в черепе, она была подобна скользкому серому червю, и оставалось только надеяться, что прокурору ее тоже не разглядеть.

Старый тюремщик вошел в комнату с запиской в руке.

– Адвокат Израэль Дегми? Ваша секретарша хочет, чтобы вы позвонили своей жене.

– Спасибо. А кроме того, меня зовут Кедми.

– Вы лучше заканчивайте с ним поскорее, не то он останется без обеда.

Похоже, здесь все любят командовать.

– Я слышал. А теперь, если вы не против, я хотел бы еще побыть с ним наедине.