Остров фарисеев. Путь святого. Гротески (сборник) - Джон Голсуорси (1904)

Шелтон отвернулся, словно подошел слишком близко к человеку, от волос которого пахнет помадой; оглядев комнату, он нахмурился. За исключением его двоюродной сестры, он был здесь, как видно, единственным англичанином. Тут были американцы, евреи, ирландцы, итальянцы, немцы, шотландцы и русские. Шелтон вовсе не относился к ним с презрением только потому, что они иностранцы, – просто Бог и климат сделали его немножко не таким, как они.

Но тут, как это часто бывает, его вывод был опровергнут; его представили англичанину – майору (фамилии он не разобрал) с гладко прилизанными волосами и белокурыми усиками, с красивыми глазами и в красивейшем мундире. Майору, казалось, было немного не по себе в этом обществе. Он сразу понравился Шелтону – отчасти потому, что тот и сам чувствовал себя здесь неважно, а отчасти потому, что военный с такой ласковой улыбкой смотрел на свою жену. И не успел Шелтон вымолвить «здравствуйте», как уже оказался вовлеченным в спор о целесообразности империи.

– Пусть так, – говорил Шелтон, – но меня возмущает ханжеское утверждение, будто мы облагодетельствовали весь мир нашими методами насаждения так называемой цивилизации.

Майор задумчиво посмотрел на него.

– А вы уверены, что это лишь ханжеское утверждение?

Шелтон понял, что его довод находится под ударом. Ведь если мы и в самом деле так думаем, разве это ханжество? Но тем не менее он спросил:

– По какому праву мы считаем себя – незначительную часть населения земного шара – образцом для всех народов мира? Если это не ханжество, то чистейшая глупость.

– Но глупость-то, как видно, неплохая, коль скоро благодаря ей мы стали такой нацией, – ответил майор, не вынимая рук из карманов, а лишь движением головы подчеркивая искренность и правильность своих суждений.

Шелтон был ошеломлен. Кругом стоял несмолкаемый гул голосов: до него донеслись слова улыбающегося пророка: «Альтруизм, альтруизм!» – и что-то в его тоне словно говорило: «Надеюсь, я произвожу хорошее впечатление!»

Шелтон посмотрел на точеную голову майора, на его ясные глаза с расходящимися от них еле заметными морщинками, на традиционные усы и позавидовал твердости убеждений, скрытых под этим безупречным пробором.

– Я бы предпочел, чтобы мы были прежде всего людьми, а уж потом англичанами, – пробормотал Шелтон. – По-моему, эти наши убеждения – своего рода иллюзии, разделяемые всей нацией, а я терпеть не могу иллюзий.

– Ну, если на то пошло, – заявил майор, – весь мир живет иллюзиями. Возьмите историю, и вы увидите, как на всем своем протяжении она только и делала, что создавала иллюзии, не так ли?

Этого Шелтон не мог отрицать.

– В таком случае, – продолжал майор (который был явно человеком высокообразованным), – коль скоро вы признаете, что движение, труд, прогресс и все прочее существуют собственно для того, чтобы создавать эти иллюзии, что они… м-м-м… так сказать, являются… м-м-м… продуктом непрерывного совершенствования нашего мира (эти слова он произнес очень быстро, словно стыдился их), так почему же вы хотите их уничтожить?

На минуту Шелтон задумался, потом решительно скрестил руки на груди и ответил:

– Да, конечно, прошлое сделало нас такими, какие мы есть, и его нельзя уничтожить, но что вы скажете о будущем? Не пора ли впустить к нам струю свежего воздуха? Соборы великолепны, и всякий любит запах ладана, но если столетиями не проветривать помещение, можно себе представить, какая там будет атмосфера.

Майор улыбнулся.

– Следуя вашим же собственным утверждениям, – сказал он, – вы лишь создали бы себе новые иллюзии.

– Да, – подтвердил Шелтон, – но они по крайней мере соответствовали бы потребностям настоящего.

Зрачки у майора сузились: он явно считал, что разговор становится банальным.

– Не понимаю, какой смысл всячески принижать себя, – сказал он.

Шелтон подумал, что его могут счесть болтуном, но все же сказал: