Дело Ливенворта (сборник) - Анна Грин (1926)

– Сэр, – произнес я, сделав шаг к дяде Джо, который, разрываясь между желанием обнять вновь прибывшего и опасаясь последствий этой неожиданной встречи, стоял, растерянно покачиваясь из стороны в сторону, – как вы считаете, сейчас вам уместно произнести те подозрения, которые вы любезно шепнули мне на ухо час назад? Есть ли у вас причины изменить свое мнение о том, кто из двух сыновей мистера Бенсона взломал письменный стол и присвоил облигации, позже найденные в их общем комоде, теперь, когда вы видите перед собой поникшую голову одного и недрогнувший лик другого?

– Нет! – неожиданно рьяно ответил он и, встав между братьями, окинул сначала одного, а потом другого долгим, мрачным взглядом, который заставил бледные щеки Хартли заалеть, а Джо гордо воздеть голову. – Джо, – сказал он, – три года ты жил в тени. Отец обвинил тебя в страшном злодеянии, но ты наотрез отказался оправдываться, хотя милая юная девушка ждала, когда твоя невиновность будет доказана, чтобы выйти за тебя замуж. Для твоей семьи молчание это означало признание вины, но для меня и для моих близких оно говорило только о самоотречении и преданности. Джо, я был прав в этом? Эдит была права? Отец, которого ты так любил и так боялся огорчить, мертв. Говори же! Ты брал или не брал облигации, которые были найдены в комоде у твоей кровати в этот же день ровно три года назад? Будущее не только этой преданной девушки, но и твоей беззащитной сестры, которая хоть и поверила в твою вину, не отреклась от тебя, зависит от этого ответа.

– Пусть скажет брат, – ответил молодой человек спокойным, полным достоинства голосом.

– Брат ничего не скажет, – возразил дядя. – Разве ты не видишь, что должен сам отвечать? Говори же: прав был отец, подозревая тебя, или нет? Мы слушаем, Джо.

– Нет! – промолвил молодой человек, склонив голову в неком подобии благородного стыда, что, должно быть, доставило его брату новые мучения.

– Ах, я знала, я знала! – радостно воскликнула Эдит и, бросившись к Джозефу, схватила его за одну руку, в то время как сестра сжала другую с раскаянием и стыдом, которые наглядно показали, насколько она была далека от махинаций старшего брата.

Эта картина довела Хартли Бенсона до безумия. Переводя взгляд с одной на другую, он издал вопль, который до сих пор не изгладился из моей памяти:

– Кэрри! Эдит! Вы обе меня бросаете? Из-за каких-то слов, которые мог произнести кто угодно? Такова-то женская преданность? Этого я должен был ждать от сестры и… и друга? Кэрри, ну ты же всегда мне верила! Все кончено только потому, что ловкий шпион и брат-предатель сговорились уничтожить меня?

Но Кэрри лишь с тоской взглянула на него и сокрушенно покачала головой, а Эдит, не отрывавшая глаз от взволнованного лица возлюбленного, похоже, даже не услышала слов обращенной к ней мольбы.

Для Хартли Бенсона разочарование оказалось непосильным. Прижав руку к груди, он издал стон отчаяния и боли и безвольно опустился на стул. Но прежде чем кто-либо из нас успел сделать к нему хоть шаг, прежде чем мы с доктором успели понимающе переглянуться, он снова вскочил на ноги и, в порыве безысходности схватив стул, на котором сидел, воздел его над головой.

– Болваны! Слабоумные! – закричал Хартли, в бешенстве перебегая взглядом с одного лица на другое, но дольше всего задержавшись на моем, точно на нем он увидел объяснение своего низвержения и будущую судьбу. – Думаете, со мной все кончено? Что вам остается только стоять и смотреть, как я принимаю поражение? Но я никогда не проигрываю! Я еще скажу последнее слово, которое уравняет наше положение. Послушайте, это недолго. И когда оно будет произнесено, пусть брат скажет, сколько радости принесла ему эта победа.

Размахивая над головой стулом, Хартли Бенсон заставил нас расступиться и выскочил в коридор.