Свечи на ветру - Григорий Канович (1979)

Редактор Ольга Макаровна Канович

Автор иллюстраций Марк Канович

© Григорий Канович, 2014

© Марк Канович, иллюстрации, 2014

© «Tyto alba», 2014

* * *

Оле – жене и другу

Часть первая

Птицы над кладбищем

I

– Поедешь, Даниил, со мной в город, – сказала бабушка, и сердце мое возликовало. Кажется, в тот день я наконец-то уразумел, зачем оно вообще дано человеку. Ну конечно же для радости. Руки, они даны для того, чтобы работать и есть, ноги – чтобы ходить на рынок, в лавку и молельню, голова – чтобы запоминать молитвы и всякие премудрости, рот – чтобы заставлять друг друга что-то делать и изрыгать проклятия, а сердце Господь Бог даровал каждому для радости. Для чего же еще?

– А что мы там будем делать? – спросил я тихо, не глядя на бабушку, потому что боялся обозлить ее своей радостью. Бабушка никогда сама не радовалась и не очень жаловала тех, кто радовался чаще, чем она. «Человек, Даниил, – поучала старуха, – приходит в мир для страданий. Кто не страдает, тот не человек».

Бабушка, конечно, хватила через край. Я, например, не страдал и тем не менее был не птицей, не собакой, а человеком. Правда, однажды – шел мне в ту пору шестой год – я испытал нечто похожее на то, о чем с таким неистовством говорила бабушка. Но страдание мое длилось недолго – день или два. Я был уверен, что мама просто притворилась мертвой, чтобы только ее унесли из бабушкиного дома, – уж очень они ссорились из-за каждой мелочи, в особенности из-за меня, хотя я, как и всё в доме, кроме самой бабушки, тоже был мелочью, упрямой и непослушной. День или два я верил, что мама одумается и вернется. Но она так и не одумалась.

Когда я подрос, то чуть ли не каждое утро прибегал на кладбище и поверял матери все свои тайны. Иногда ко мне подходил одноногий могильщик, трепал меня кривой, заскорузлой, как корень, рукой по волосам и с какой-то мрачной таинственностью приговаривал:

– Такие вот, Даниил, делишки…

Могильщик когда-то был солдатом, воевал против японского царя и потерял на войне волосы и ногу. Но он как будто не жалел о том и всех в местечке уверял, что так даже лучше, всему телу облегчение, только вот беда – за ботинки приходится платить вдвое дороже, а это куда как несправедливо, – зачем ему лишний ботинок, все равно придется выбросить на свалку, не возить же его по Литве и подыскивать для него правую ногу сорок третьего размера.

Если бабушка неистово говорила о страданиях, не оставляющих человека со дня рождения до смертного часа, то могильщик хриплым, каким-то надтреснутым голосом толковал о вселенской несправедливости: и Бог несправедлив, и черт несправедлив, а уж о людях и говорить нечего. Такие вот делишки.

Я слушал могильщика и не соглашался, ибо все в мире казалось мне справедливым: и то, что могильщик вернулся без ноги (разве может быть иначе, если воюешь по-честному, с порохом и пулями?), и то, что он всякий раз вынужден выбрасывать один ботинок на свалку (разве заставишь лавочника продавать обувь порознь, не парами?).

Левая нога могильщика не раз мне снилась. Я ясно видел во сне, как она, бедняга, бредет по полю и подыскивает себе пару. Вокруг валяются оторванные головы, руки, ноги, а она все бродит и не может найти ни одной подходящей, сорок третьего размера…

Я просыпался, вскакивал с постели и, увязая в потемках, как в болоте, орал:

– Бабушка! Бабушка! Нога!

– Сейчас, сейчас, – лопотала перепуганная насмерть бабушка и, путаясь в полах длинной ночной сорочки, семенила к моей кровати. – Не бойся, Даниил!

Она дрожащими руками зажигала лампу, бормоча, как ведьма, над огнем жаркие и бессвязные слова.

– Какая нога? Покажи!