Западня - Понсон дю Террайль (1871)

– Верно, – ответил ему офицер, – это недвусмысленно доказывает, что никаких сов здесь нет и в помине.

– Именно это я и собирался сказать.

– Значит, вы, господин агент, полагаете, что…

– Я полагаю, что нас со всех сторон окружают бандиты. Они перекрикиваются, сообщая друг другу о нашем прибытии.

– В самом деле?

– Голову даю на отсечение. Впрочем, совиное уханье вполне соответствует тому, что мы знаем об этих бандитах, как и самому названию их логова.

– Ну что же, тем лучше! – сказал офицер. – Значит, нам предстоит сойтись лицом к лицу не только с привидениями.

– И все равно, – заметил Бюдо, – не очень-то весело ехать, не видя перед собой ни зги, но при этом зная, что тебя со всех сторон окружает враг.

– На свете есть множество других неприятных обязанностей, в которых тоже нет ничего веселого, – ответил офицер. – Но солдат на страже закона никогда не беспокоится по их поводу.

– Отлично сказано, сударь, – сказал Мэн-Арди.

III

Из-за тумана стемнело гораздо раньше обычного.

Пока наши друзья с жандармами осторожно подбирались к Совиной башне, по реке, между Камбом и Борешем, медленно поднималась барка, которую тащили на канате полдюжины моряков.

Она представляла собой что-то вроде шаланды, из тех, что на юге называют «сапинами»[6], а на севере и в центре Франции – «пенишами»[7].

В те времена паровыми катерами суда еще никто не буксировал, поэтому каждый, кто хотел подняться вверх по Гаронне, был вынужден тащить барку на себе или же запрягать в нее лошадей.

Сапина, о которой идет речь, называлась «Высокая Кадишон». Совпадение, как минимум, странное. Те, кто с трудом тащил ее на канате, с помощью которого суденышко двигалось вперед, были облачены в традиционный наряд речников: грубые, темного цвета штаны, красная льняная рубаха с развевающимися полами да брезентовая шляпа, называемая «наушницей».

Хотя работа была тяжелой, а течение влекло барку в обратную сторону, люди, тащившие ее на себе, демонстрировали довольно хорошее настроение. Одни, чтобы отвратить трудности пути, мурлыкали под нос песенки, в той или иной степени непристойные, другие обменивались шутками.

Как минимум трое из них пребывали во власти хмельного возбуждения.

Если бы сквозь туман барку можно было разглядеть с берега, то единственным, что увидели бы глаза, был бы силуэт стоявшего за штурвалом матроса.

Но, проникнув через дверь в небольшую каюту, умело спрятанную на носу суденышка, можно было бы стать свидетелем весьма любопытного зрелища и еще более любопытного разговора.

На койке, в точности напоминавшей те, что служат матросам на всех кораблях, лежала юная девушка. Черты ее лица выражали безмерную усталость, она, по-видимому, была погружена в неестественное забытье.

Вокруг поставленного стоймя бочонка сидели три человека и пили ром.

– А она красива! – сказал один из них, человек в скроенном по последней моде костюме, манеры и речь которого выдавали его принадлежность к высшему обществу.

– Да, прямо загляденье, – ответил ему второй, в котором читатель, если бы увидел его, тут же узнал бы безногого Андюса, так и не снявшего с себя камзола повелителя Монкрабо.

– Она не ранена? – спросил, вставая, первый собеседник. – Вот здесь, под волосами, я вижу кровь.

– В самом деле. Она сама стала брыкаться так, что чуть было не раскроила себе череп. Но волноваться нечего – питье, которое я дал девушке, не только усыпило ее в тот момент, когда мне это было нужно, но и смягчило страдания. Завтра не останется ни малейшего следа.

– Боже праведный, как же она красива! – повторил тот, что заговорил первым.

– Прекрасна, прекрасна, – ответил Андюс, но на этот раз в его голосе прозвучали нотки нетерпения.

Первый собеседник поднял голову, а губы третьего, который до этого момента не произнес ни слова, скривились в едва заметной улыбке.