Всем стоять на Занзибаре - Джон Браннер (1968)

Сверкнув, трость превратилась в указку и легонько постучала по прикрывающему карту стеклу.

– Точно нарыв на теле Ятаканга остается эта язва американского империализма, этот памятник их откровенной алчности! Вижу, – кивнул он с чуть большим одобрением, – ваша карта хотя бы не замарана названием Изола.

Карта была доизольской, но Сугайгунтунг решил, что не может поставить это себе в заслугу, а потому промолчал.

– И хотя наши друзья и соседи китайцы, – указка сдвинулась к северо-западу, – такие же азиаты, как мы, поистине прискорбно, что они столь долго были жертвами европейской идеологии.

Сугайгунтунг выразил живое согласие. Речь гостя несколько отличалась от официальной линии, поскольку масса народонаселения Китая была слишком велика, чтобы оскорблять их страну, но выражала дозволенное внутри партии мнение.

Трость-указка описала продолговатую, похожую на банан петлю, охватившую широко раскинувшиеся острова Ятаканга.

– Вскоре все поймут, – негромко продолжал посетитель, – что настало время внести воистину азиатский вклад в будущее нашей части планеты. В пределах наших границ у нас двести тридцать миллионов человек с непревзойденным уровнем жизни и образования, непревзойденным уровнем политической просвещенности. Куда подевалась ваша обезьяна?

С упавшим сердцем Сугайгунтунг послал ассистента на поиски орангутанга. Он попытался объяснить, что все экспериментальные предшественники животного убили себя, поэтому одно то, что существо еще живо, уже победа, но посетитель снова хлопнул себя по ботинку. Повисло зловещее молчание, пока не вернулся юноша: ведя обезьяну, он тихонько ее отчитывал.

– Он нашел свое изображение, – объяснил он. – К сожалению, в том же ящике оказалась фотография его любимой самки, и он остался на нее поглядеть.

По физическому состоянию орангутанга – мучительно очевидному из-за проплешины на животе – было ясно, что он твердо научился распознавать двумерные изображения – продвинутое умение, которому некоторые группы людей, например бушменов и бедуинов, приходилось обучать миссионерам. Но Сугайгунтунг решил, что нет смысла пытаться донести этот факт до посетителя.

Последний фыркнул.

– Почему вы работаете с таким малообещающим материалом?

– Я не совсем вас понял, – рискнул возразить Сугайгунтунг.

– Мартышка остается мартышкой, подправили вы ей хромосомы или нет. Почему бы не работать на уровне, где большая часть работы уже проделана за вас?

Сугайгунтунг все еще смотрел недоуменно.

Посетитель снова сел.

– Послушайте, доктор! Даже запершись у себя в лаборатории, вы не можете забыть о внешнем мире, правда?

– Я исполняю мой гражданский долг. Я по нескольку часов в день посвящаю изучению положения дел в мире и регулярно посещаю информационные собрания своего района.

– Хорошо, – саркастически одобрил посетитель. – Далее вы поклялись посвятить себя целям нашего народа: возвращению ныне находящихся под пятой американцев островов Сулу в состав нашей страны, на их исторически законное место, упрочению Ятаканга как естественного первопроходца азиатской цивилизации?

– Разумеется. – Сугайгунтунг сцепил руки.

– И вы никогда не уклонялись от внесения своего вклада в осуществление этих целей?

– Думаю, об этом свидетельствует моя работа. – Сугайгунтунг начал поддаваться раздражению, иначе ни за что не подошел бы так близко к похвальбе.

– В таком случае вы примете предложение, которое я сейчас сделаю, особенно потому что Вождь, – указка мимоходом отсалютовала фотографии на стене, – лично выбрал его как наиболее перспективный выход из наших сегодняшних и, разумеется, временных затруднений.

После, проиграв спор, Сугайгунтунг ловил себя (и не впервые за последние месяцы) на том, что жалеет, что традиция воссоединения с честью с духами предков в государстве двадцать первого века была запрещена как неуместная.

Контекст (6)