Воин Доброй Удачи - Р. Скотт Бэккер (2015)

– Нет, – рявкнул Цоронга, опережая Чарампу, который так и рвался ответить. – Только если нам не удастся воздать должную честь нашим предкам. Небеса похожи на дворцы. И не всем нужно разрешение повелителя на вход.

– П-ф-ф, – громко фыркнул Чарампа, пытаясь отомстить как за то, что его перебили, так и за все остальное. – Я думал, что зеумы более рассудительны, чтобы поверить в эту инритийскую чепуху!

– Нет, это не чепуха. Традиция чествования предков гораздо древнее Тысячи Храмов. А вы, Цини, видно, совсем глупы…

Цоронга обернулся к юному королю Сакарпа.

– Род переживает смерть. Не позволяй этому глупцу убеждать тебя в ином.

– Да… – ответил Сорвил, чутко прислушиваясь к сказанному.

Вот что значит быть покоренным народом: приходится обращаться к чуждым верованиям чужеземцев.

– Но если… если твой род проклят?

Наследный принц оценивающе посмотрел на него.

– Тремпе ус мар… Тогда нужно сделать все, что в наших силах, чтобы узнать, чего хотят Боги. Все.

Хоть Цоронга и не выставлял напоказ свою набожность, Сорвил знал по предыдущим разговорам, что у зеумов был совершенно другой способ понимания мира, не столько через постижение жизни и смерти, сколько через познание себя, что делало их порой похожими на фанатиков. Даже в переводе Оботегвы проявлялись эти особенности: зеумы употребляли два варианта одного и того же слова, когда говорили о жизни и смерти, слова, которое в грубом приближении можно было перевести, как «малая жизнь» и «большая жизнь», обозначая последним смерть.

– А иначе?

Наследный принц взглянул на Сорвила, словно что-то искал.

Основания для веры?

– Иначе мы проиграем.

Утром Мир кажется больше, а люди – меньше. Земля сжималась под восходящим солнцем, ослепительно-белым, отчего казалось, что люди проснулись в самом начале сотворения мира. Поднятые руки прикрывали глаза. Горбы изломленной травы отбрасывали проволочно-черные тени.

Сорвил вырос в этой стране; ее след глубоко отпечатался в душе, так глубоко, что стоило просто взглянуть, и она будто подхватывала его, давая опору душе. До сих пор при мысли о том, насколько далеко они забрались за Край, у него кружилась голова. Он, конечно, был образован и потому знал, чем являлся Край: северной оконечностью владычества Сакарпа, а не гранью, за которой повседневная реальность скатывалась в ночной кошмар. Но предрассудки черни имели особенность подниматься вверх, пропитывая представления более образованной знати. Невзирая на учения наставников, в воображении Сорвила Край оставался некой нравственной границей, чертой, отмечающей угасание добра и накопление злых сил. У него перехватывало дыхание при мысли о расстоянии, отделявшем от его священного города. И совсем неотступным было убеждение, что пытаться преодолеть такое расстояние столь небольшим отрядом – сущее безумие.

Если что-то и могло заглушить эти тревоги, то лишь нарастающее уважение к капитану Харниласу. Поначалу Сорвил не был столь высокого мнения о старом Харни. Подобно многим другим сционам, он старался вызвать в себе ненависть к этому человеку, если не к личности, то к должности его. Унижая других, люди самовозвышаются, но могущество аспект-императора было столь велико, а слава и сила Кидрухила настолько очевидны, что оставалось делать объектом презрения незначительных начальников вроде Харниласа.

Но Капитан ничего бы собой не представлял, если бы не был чертовски хорошо подкован в стратегии и тактике. Резкий. Вечно заросший, хоть он и брился, подобно многим своим нансурским землякам. Там, где лицо его не пересекали морщины, оно было сплошь испещрено шрамами, словно он был клеймен, но тавро виднелось каждый раз иное, в зависимости от освещения. Его явно не заботило, что о нем думают подчиненные, и они волей-неволей почитали его.

– В Зеуме, – как-то сказал Цоронга, – мы называем таких людей нукбару… каменщиками… камнерезами.