Ван Гог. Жизнь. Том 1. Том 2 - Найфи Стивен

В ответ на упреки Тео и его призывы вспомнить о долге перед семьей Винсент заявил, что для него гораздо важнее сохранить «божественную искру», поддерживать «огонь в сердце», «всегда преданно любить то, что действительно заслуживает любви». Конечно, говорил Винсент, человек «будет сталкиваться с подлинной печалью и жестокими разочарованиями», но истинная любовь испытывается жизнью, как золото испытывается огнем. Узрев «rayon d’en haut»,[22] Винсент в конце концов демонстративно порвал отношения с отцом. В начале июня, когда истек срок, в который Дорус велел сыну прекратить всякие дела с Зионскапел, Винсент написал домой, что намерен и впредь подвизаться в качестве катехизатора, а учебу отложить на будущее. Отец немедленно предложил компромисс: если Винсент продолжит занятия в течение еще хотя бы трех месяцев («чтобы немного подучиться и набраться терпения, дабы спокойно все обдумать»), Дорус постарается найти ему какое-нибудь место. Винсент без раздумий отказался от предложения. Он не имел ни малейшего желания возвращаться к занятиям и собирался подыскать себе самостоятельную миссионерскую работу.

К середине лета схватка, начавшись с пробных выпадов и притворных отступлений, столь характерных для семейных распрей Ван Гогов, переросла в открытое противостояние – взрыв, который давно предвещал Дорус. Позднее Винсент описывал эту ссору как «смехотворную», «до крайности глупую» и повлекшую за собой «плачевные результаты… Я до сих пор содрогаюсь при мысли об этом». «Все, на кого я прежде мог положиться, переменились, и никто не ударил пальцем о палец, чтобы мне помочь». Пройдут годы, и Винсент с сожалением будет вспоминать это «длительное, глубокое непонимание между мной и отцом» из-за его нежелания продолжать учебу в Амстердаме.

5 июля Винсент внезапно приехал домой.

После того как несколько месяцев кряду Винсент в решительных и дерзких выражениях отстаивал свое право на независимость, возвращение Винсента в Эттен не могло быть ничем иным, кроме как признанием унизительного поражения. Еще и года не прошло с начала его учебы в Амстердаме (полный курс был рассчитан на семь лет). В будущем Винсент не раз будет утверждать, что его чуть ли не насильно выпроводили в университет: «Я весьма скептически относился к этому плану». Он даже уверял, что нарочно отставал по языкам, «чтобы весь позор пал только на меня, и ни на кого больше».

Тем не менее все это никак не объясняло его внезапного возвращения домой. Он вполне мог бы следовать своему новому призванию в Амстердаме – городе нищеты и угнетения, изобиловавшем миссиями и миссионерами. Или попытаться реализовать свою угрозу примкнуть к одной из презираемых его отцом «ультраортодоксальных» церквей, вроде Адлеровой, миссии которой работали в еврейских общинах по всей Европе и на Ближнем Востоке. Вместо этого он возвращается домой и покорно ждет, пока отец не подыщет ему «подходящее» место, хотя совсем недавно с негодованием отвергал подобную перспективу. Теперь он уже готов отречься и от радикального евангелизма, и даже от поисков высшего идеала. Готов вновь ступить на тропу респектабельного проповедничества – все в обмен еще на один шанс примирения с семьей.