Книга воспоминаний - Петер Надаш

И от этого жеста, как бы ни извинять его обычной привычкой к порядку, я снова почувствовал себя немного смешным и фальшивым и, оглянувшись назад, подумал, не возвратиться ли, пока не поздно, в конце концов, сигареты можно купить в ресторане, где днем я так славно обедал в отдельном, за стеклянной дверью, зале с банкетками, там можно выпить и чаю, до десяти ресторан открыт; ветер по-прежнему бушевал, мне хотелось выть вместе с ним и бросаться на камни, но огоньки Хайлигендамма уже мерцали вдали, я даже не заметил, как далеко я ушел и, казалось, поднялся выше, потому что несколько крохотных звездочек, означавших дома, светили где-то внизу, на линии, разделяющей землю и воду; бежать было стыдно, но не меньше меня тревожил упирающийся мне в спину пустой взгляд топи.

Я думал над тем, как продолжить путь.

Идти так, чтобы не соприкасаться с ним частью своего тела, и прежде всего спиной, было невозможно. Или спуститься с дамбы?

Когда мне пришла в голову эта идея, впрочем, бессмысленная, так как пенящиеся в желтоватом свете луны волны, как я видел, уже захлестывали подошву дамбы, и одна часть моей расколовшейся личности находила весьма забавным, что другая пыталась ловчить, надеялась укрыться под защитой дамбы, избежать того, что она неизбежно должна принять, – когда мне явилась эта идея, ее сопровождала фигура, совсем не призрак, а просто плод воображения, молодой человек, который входит в ту самую стеклянную дверь, смотрит по сторонам, наши взгляды встречаются, и зал ресторана заливает солнце.

Мне пришлось развернуться и продолжить свой путь к Нинхагену.

Час от часу все забавней, подумал я.

Было странно, что я был здесь, но воображал, что меня здесь нет, а рядом со мной шел пожилой господин, которым я стану, вместе с ним шла его молодость; пожилой господин, вспоминающий свою молодость на приморском курорте; для моих целей, ограничивавшихся теперь только литературой, все это было идеально, зал с банкетками, стол, покрытый белой дамастовой скатертью, кофейная чашечка, которую он только что поднес ко рту; вместе с ним вошел и молодой человек, который, взявшись за спинку стула, учтиво пожелал присутствующим за общим столом доброго утра, и чтобы получше его разглядеть, ибо именно он меня больше всего интересовал, я отослал его назад к двери, я чувствовал, что он целиком принадлежит мне, ведь его не существовало; и был, кроме нас, еще некто, тот, кто за всем этим наблюдал и от кого я получил этого белокурого юношу явно в обмен на свое согласие стать беспомощным инструментом в руках этого наблюдателя.

Несомненно, это и был тот момент, когда я заключил подготавливаемый уже в течение лет негласный договор, ибо если сегодня, зная уже все последствия, я, с грустью запоздалой мудрости, воображу себе невозможное, а именно, что случилось бы, если, повинуясь страху, я не продолжил бы путь к Нинхагену, а повернул назад и, как все здравомыслящие смертные в таких обстоятельствах, укрылся бы в пошлом и скучном гостиничном номере, то, наверное, приду к выводу, что история моя осталась бы в самых добропорядочных рамках, и тогда все завихрения и отклонения, которыми была полна моя прежняя жизнь, скорее всего, стали бы просто знаками, указывающими, куда нельзя, и, возможно, со здоровым и трезвым отвращением я задушил бы в себе то блаженство, которое даровала мне красота моей аномальности.

ПРОГУЛКА ДАВНО МИНУВШИМ ДНЕМ

Когда накануне после обеда я прибыл в Хайлигендамм, я был слишком усталым, чтобы переодеваться и участвовать в общей трапезе, поэтому, решив представиться обществу поутру, велел подать ужин в номер и рано улегся.

Но сна не было ни в одном глазу.

Казалось, будто я лежу внутри какой-то большой темной, теплой и мягкой оболочки, со всех сторон атакуемой морскими волнами, и хотя я ощущал себя здесь в безопасности, всякий раз, когда я собирался вытянуться в своем мягком коконе, над головой моей прокатывались волны и пена брызгала мне в глаза.