Без разрешения - Эля Муратова

— С днём рождения, Ма… Как ты? Как дела?

— Какое счастье, что ты позвонила сама. Родная, Алечка!.. — счастьем тут и не пахнет. Она начинает плакать, и я вместе с ней. — Плохо, Алечка. Беда, большая беда…

Сглатываю. Зажмуриваюсь, как в детстве, когда вовремя закрытые глаза спасали от любых печалей и неприятностей.

— Что случилось?

— Отец…

Она не договаривает до конца, но я сразу всё понимаю. Боль чёрной тупой стрелой врезается в моё истерзанное сердце. Зажимаю рот свободной рукой. Плачу беззвучно. Папа…

Мадинат что-то говорит в трубку. Её слова, как хлёсткие разрывные пули, проходят сквозь меня, застревая где-то на задворках сознания.

В среду… Плохо… Скорая… Поздно… Не пришёл в себя… Сердце…

Глаз цепляет лист бумаги, примагниченный к холодильнику. Тот самый лист, с планом, который я писала после увольнения.

Понимание того, что нужно делать, приходит ко мне, как взгляд на улицу через свежемытое окно.

Всё становится необычайно ясным.

Я возвращаюсь домой.

* * *

На похороны уже не успеваю. Я приезжаю в родной Владикавказ несколькими днями позже. Собрать вещи, уволиться, рассчитаться с Алёной, купить билеты. Всё это потребовало времени. Да я бы всё равно не успела. Поздно. Безвозвратно поздно…

Дом отца выглядит мёртвым. Вроде бы всё по-прежнему. Те же стены персикового цвета с кое-где облупившейся штукатуркой. Светлые рамы просторных окон. Сквозь низкое ограждение забора прекрасно просматривается придомовая территория, засаженная вишнёвыми деревьями. Некоторые из них уже зацвели.

Вроде бы всё по-прежнему, и в то же время совсем не так.

Я долго стою снаружи, прислушиваясь.

Наш дом расположен в жилом комплексе за городом. Этакая деревенька для небедных людей. Частная охраняемая территория. Здесь особенно ценят спокойствие и комфорт. Но всё равно: сегодня слишком безлюдно. Царящая вокруг тишина давит мне на мозги, вызывая в памяти сцены из фильмов ужасов. Из серии «все умерли, и на Земле остался только я».

Собравшись с духом, жму кнопку домофона.

Седой охранник, который скорее похож на вахтёра в доме культуры, запускает меня внутрь без лишних вопросов.

Это означает одно. Меня ждали.

Дверь не заперта. Стягиваю кеды, не наклоняясь, поочередно с каждой ноги. Вешаю джинсовую куртку на первый попавшийся крючок у входа. Чемодан с вещами остаётся тут же, в прихожей. Объёмную сумку хобо прижимаю обеими руками к животу, словно не в силах отпустить. Мне нужно за что-то держаться сейчас.

Опять прислушиваюсь. Ни звука. Как будто нет никого…

Иду в направлении кухни. Там должен быть хоть кто-то. На кухне — всегда жизнь.

Бесшумно ступаю по мягкому ворсу ковра, застилающего полы.

Я помню, у мамы часто мёрзли ноги. Она постоянно носила толстые вязаные носки вдобавок к привычным тапочкам, когда мы жили в общежитии. И хотя в этот дом мы заехали уже после её гибели, отец велел покрыть коврами абсолютно всё.

Из кухни доносится запах чего-то печёного. Запах чего-то из детства, давно забытого. Мучительно пытаюсь понять. Что это? Что-то сладкое. Пахнет ванилью и как будто… ягодами?

Застываю в дверях. Неловко переминаюсь с ноги на ногу.

Мадинат сидит на диване. Вся в чёрном, как обычно. Голова укутана таким же чёрным платком.

Она не одна. Мой брат, Алан головой лежит на её коленях. Безошибочно узнаю его вечно расстрёпанную шевелюру.

Это так странно. Взрослый, большой мужчина практически свернулся клубочком.

Смуглой морщинистой рукой Мадинат ласково перебирает его тёмные волосы, кое-где уже поблёскивающие ранней проседью. Алану чуть больше тридцати, но время неумолимо. Помню, отец обзавёлся сединой примерно в этом же возрасте. Как умерла мама…

Они просто молчат.

Эта картина отзывается острым уколом в сердце. В груди пронзительно щемит. Не сдерживаю рвущийся наружу всхлип. Услышав меня, оборачиваются на дверной проём.