Елена - Гоар Маркосян-Каспер

Не сразу после разрыва, а только значительно позднее и постепенно Елена осознала полноту психологического рабства, в котором пребывала. При этом, будучи обращенной в рабство насильственно, захвачена и подавлена, со временем она приобрела все черты образцовой рабыни, то есть от отрицания рабства перешла к его одобрению, усвоила шаг за шагом мысли и вкусы своего повелителя, не став разве что футбольной болельщицей, и то потому лишь, что Абулик интересовался футболом в значительной степени вынужденно, в силу служебного положения. Что же он предпочитал футболу, спросите вы – и спросите, наверно, с удивлением. А предпочитал он, дорогой читатель, разговоры об искусстве. Такова была эпоха. Основным занятием огромной массы людей были разговоры. В разговорах советский интеллигент делал открытия, создавал великие произведения, исследовал тонкости политики и нравственности. Образованный широко и глубоко, как Волга, он пассивно плыл по другой реке, реке жизни, плавное, но неумолимое течение которой несло его к мощному руслу Леты, где ему предстояло исчезнуть со всеми своими благими намерениями и грандиозными несвершениями. Именно это должно было произойти и с Абуликом, во всяком случае, к началу нашего повествования он все еще продолжал числиться в редакции спортивных передач, так и не выбравшись из нее в театр и не поставив ни одного спектакля, планы чего он неутомимо строил при Елене (в конце концов, не одни ведь сцены ревности привлекали ее в несостоявшемся служителе муз). Не будем, впрочем, чрезмерно к нему суровы. По возрасту он принадлежал к поколению, которое стоило бы назвать потерянным – при прежнем режиме реализоваться этому поколению не позволило старшее, придерживавшее возможных конкурентов, что в условиях маразматически-деградирующего государства было вполне осуществимо, а при нынешнем его выдавило из жизни напористое, быстро усвоившее новые правила игры младшее… Но вернемся к Елене. К какой-нибудь из Елен.

Елена Аргивская прогуливалась по саду своего отца Тиндерея. На синий, под цвет глаз, пеплос из тонкой шерсти медленно падали белые лепестки с цветущих абрикосовых деревьев. Небо над Еленой было темно-голубое, без единого пятнышка. С дальних гор дул легкий ветерок, колебля низкие ветки, опускавшиеся кое-где до еле опушенной молодой травой земли, и неприбранные прядки волос вокруг надменного, неподвижного, как у статуи, лица.

Елена приблизилась к ограде и сразу же повернулась спиной, знала, не глядя, что за той непременно околачивается десяток юнцов, целыми днями подстерегавших прекрасную дочь Тиндерея в надежде хоть несколько быстротечных мгновений полюбоваться издали ее гибким станом и томной походкой. Клитемнестра, та уделяла своим обожателям куда больше внимания, пока ее не увез Агамемнон, бродила по саду чаще, чем по дому, звонко смеялась и косилась при этом как бы на камни ограды. Не то, что Елена…

Очень надо, подумала она пренебрежительно и ускорила шаги.

На крыльце показался Тиндерей, махнул рукой, подзывая Елену, и когда та подбежала, сказал довольно:

– Правильно делаешь, дочка, что отваживаешь здешних молодых людей. Они тебе не пара. Я найду тебе в мужья царя. Или героя.