Не жалея ни о чем - Ш. Фарнсуорт

Но с тех пор, как Ханна вернулась из магазинов, она ведет себя так, будто мое присутствие доставляет неудобства, и я не уверен, как с этим справиться. Что это значит. Все, что я знаю, это то, что я ненавижу ее внезапное безразличие. Я чувствую себя ребенком, который дуется, потому что мне уделяют меньше внимания.

Я всегда чувствовал, что Ханна была либо подстрекательницей, либо добровольной участницей в том, что произошло между нами. Мы женаты, но мы никогда не были парой. Мы в процессе развода, но в настоящее время живем вместе.

Мой большой палец трется о шероховатую поверхность моей запонки. Это моя любимая пара, один из немногих подарков от моего отца, которые мне действительно нравятся. В центре изображен Юлий Цезарь, по краю которого нарисованы veni, vidi, vici.

Пришёл, увидел, победил.

Они кажутся неподходящими. В данный момент я скорее побежден, чем одержал победу.

Я украдкой бросаю еще один взгляд на Ханну. Она смотрит в окно, совершенно неподвижно, аккуратно сложив руки на коленях.

С этого ракурса вырез ее платья немного приоткрывается. Я вижу изгиб ее левой груди. Мой член подергивается в моих обтягивающих штанах, когда я вспоминаю, как она выглядела, стоя в коридоре с обнаженной грудью. Алый румянец, пробежавший по ее коже, когда она поняла, что я смотрю.

Ранее я слишком долго стоял перед комнатой для гостей, слушая, как вода журчит по трубам, и уставившись на закрытую дверь. Чувствуя себя незваным гостем в собственном доме. Разрываюсь между тем, чтобы почтить очевидное желание Ханны, чтобы ее оставили в покое, и колотить в дверь, требуя, чтобы она сказала мне, что изменилось за те несколько часов, что ее не было.

В итоге я уставился на нее, пытаясь прогнать клубок страха, который появился, как только я понял, что она предпочла собираться в одной из гостевых комнат вместо моей. Свинцовая тяжесть сидит у меня в животе.

Если она будет спать там сегодня ночью…

Это не должно меня беспокоить. Но беспокоит, раздражает. Есть миллион других вещей, на которых я должен сосредоточиться и о которых должен думать. Но все, что я могу видеть, это она одетая в сине-зеленое платье, которое прикрывает все, но при этом является самой сексуальной вещью, которую я когда-либо видел.

— Что-то не так? — Это облегчение — наконец произнести нужные слова, после того как ты постоянно их обдумываешь.

— Нет. — Она по-прежнему не смотрит на меня. И эта боль ноет, как удар по реальному синяку. Я бы предпочел, чтобы она кричала, чем игнорировала меня. По крайней мере, я бы имел некоторое представление, о чем она думает.

— Один.

Наконец, она поворачивается ко мне лицом. Зрительный контакт застает меня врасплох.

Мне больше всего нравится смотреть на Ханну, когда она обнаженная, со спутанными волнами на лице, в моей постели. Но сегодня вечером она выглядит потрясающе, душераздирающе красивой, и я должен был сказать ей об этом раньше.

— Что? — спрашивает она.

— Я подсчитываю количество лжи, которую ты мне наговорила.

Если она и врала мне раньше, то не была такой очевидной.

Ее глаза сужаются, но синий цвет по-прежнему интенсивный и поглощающий. Подавляющий. И изменчивый. Они напоминают мне небо, где всегда можно увидеть что-то разное. Облако, или буря, или радуга.

Машина останавливается. Я бросаю взгляд на каменного льва, который охраняет вход в библиотеку. Тысячи свечей были расставлены на ступеньках, ведущих от тротуара к дверям, мерцая в угасающем свете. Как только полностью стемнеет, это будет ослепительное зрелище.

Я открываю дверь лимузина и выхожу, делая глубокий вдох, пока в последний раз поправляю свои запонки. С этого момента я не буду проявлять никаких нервозных привычек. Я уже чувствую, как внимание переключается в нашу сторону, мои плечи напрягаются, когда я приклеиваю на лицо фальшивую улыбку.