Лучше, чем навсегда - Селеста Брайар

Вечеринка жалости для одного

Айрис

Я ненавижу четвертое сентября. Не имеет значения, какой сейчас год, какой день или где я нахожусь: четвертое сентября всегда будет днем, когда мой брат покончил с собой.

Сегодня седьмая годовщина его смерти. Семь лет, а боль все так же свежа, как и в тот день, когда он покинул меня.

Я была первой, кто нашел его. Роден обещал отвезти меня в дом моего друга, чтобы мы могли поиграть перед вечеринкой, но я не могла его найти и запаниковала.

Когда мы с братом были маленькими, мы играли наверху, на чердаке. Мои мать и отец часто ссорились, и чердак был для нас надежным убежищем. Мы притворялись странниками, исследующими бесплодные земли, используя картонные коробки в качестве воображаемых крепостей, чтобы защитить себя от злого правителя, который был одержим идеей захватить нас в плен, и у которого так получилось, что его звали так же, как моего отца.

Майкл.

Мой отец не добрый человек. Он не способен любить. Когда я была маленькой, он разговаривал со мной только для того, чтобы наказать. Казалось, что он постоянно чувствовал себя обремененным своими детьми. Детьми, которых он помог привести в этот мир. Роден родился немым, но мой отец был уверен, что его можно как-то исправить. Роден быстро стал подвергаться унижениям со стороны сверстников из-за своей инвалидности, что привело к тому, что он угодил в кроличью нору депрессии.

Мой брат оказался в этой яме глубиной в шесть футов, и только я пыталась вытащить его наверх за спасательный круг. В конце концов, я не смогла. У меня не хватило сил.

Кроме меня, некому было противостоять моему отцу. Моя мать, Элейн, пожертвовала своей самостоятельностью и отношениями с собственными детьми, чтобы угодить моему отцу. Она заботилась о моем брате, и было очевидно, что, когда он впал в депрессию, она хотела помочь. Но отец отказывался предоставить ему необходимую помощь, а мама подчинялась ему и безучастно наблюдала за тем, как ее первенец превращается в оболочку своего прежнего «я».

Роден был старше меня на два года, но я всегда была его защитником. Всегда. До той ночи, когда я нашла его висящим на одной из стропильных балок. Он не оставил записки, и это меня больше всего расстроило. Я не знала, что он чувствовал в свои последние минуты. У меня не было возможности попрощаться с ним.

Я подвела своего брата. Меня было недостаточно, чтобы он остался в этом мире. Я должна была бороться за него сильнее. Такое ощущение, что я всю жизнь боролась — боролась за любовь отца, боролась за поддержку матери. В конце концов, проще простого сдаться.

Мозаика призматических цветов проплывает перед моим взором, а разум затуманен, как конденсат на стекле, когда я подношу к губам ободок своего стакана. Я уже выпила пять рюмок, а ночь еще только начинается, так что, скорее всего, я буду здесь до тех пор, пока бармен меня не вышвырнет.

Я допиваю свой напиток, встряхивая головой, и это похоже на огненное перекати-поле, прокатывающееся по моему горлу, тепло разливается по каждой клеточке моего тела. Я съеживаюсь от первого вкуса, но это не мешает мне попросить у бармена еще порцию. Мне нужно перестать чувствовать. Мне нужно перестать думать. Жар обдает меня со всех сторон, почти настолько сильный, что заглушает затхлый запах тел и алкоголя, исходящий от нетрезвой толпы.

Я нахожусь в лаунж-баре под названием У Микки, который часто посещаю. Сегодня здесь слишком оживленная атмосфера, и мне кажется, что я здесь единственная, кто пытается напиться до потери сознания.

— Может, тебе стоит притормозить, — раздается голос позади меня. Он густой, как мятый бархат, и в нем есть медовый оттенок. Он приятный, и определенно принадлежит мужчине.

Но как бы ни был приятен голос, совет нежелателен.

— Вы знаете, что невежливо совать нос в чужие дела? — спрашиваю я, возмущение разгорается в моей груди, как пепел.