Небо в алмазах - Alexandrine Younger

— Спасибо, конечно, но я бы сама смекнула, что мне делать, — Софа не терпела всякого всевластия над собой, — а стрелять глазками на переговорах, знаешь ли, много ума не надо. Возьми с собой секретаршу смазливее…

— На какой хер они мне сдались? Говоришь, как будто решила, что по чём, и как будешь пинать баклуши…

— Я решила, что буду говорить то, что думаю, и, Витя, здесь тебе меня не переубедить…

— Не переубедить? — против собственной же воли Пчёла взрывался. Газовый баллон всё равно бы вздернулся, и если Софка хочет нажать на кнопку сейчас… Что ж, он не увиливает. — Еханный бабай, если так, о чем думаешь, то, милая, признавайся, какой недоумок тебя вениками обхаживает!

— Его имя тебе известно. Считай, что брат прислал сестре. В знак дружбы и любви! Вечной преданности…

— Вот только не стоит со мной играть в дурочку!

— А лучше бы сыграть…

— Софка!..

Сейчас или никогда?!..

Вопрос назрел в голове Голиковой стихийно, как цунами, и она не собиралась откладывать рой мыслей в долгий ящик. Время пришло. А, может, не у всех всё вечно? И просто так, за бытовым непониманием, скрывался главный разговор.

Как дальше?!..

Пчёла же понимал, что взрывная война неизбежна. Неизвестно, как будет грохотать, и сколько будет саднить, как бывалая ножевая. Такое не вырубают с корнем, как бы не увиливал Пчёлкин от громких слов про любовь, но, видимо, Софа решила сама расстрелять всё то, во что когда-то верила.

Со дня кончины матери ей будто безразлично, что он всё ещё остаётся рядом. Что Пчёла в лепёшку готов был хлопнуться, только бы Голикова не совершила с собой глупостей, увидев смерть в первозданном обличии. Но человеческие потемки устроены странно. Софка помнила слишком многое, и эти мысли застилали в ней иные чувства. Ведь Витя сам признавался ей в своих проступках. Ничего не забыто. И не может быть третьего лишнего там, где скованы одной цепью двое. Элементарно.

— Софка, Софка! Опять та же песня! Она меня не успокаивает, Пчёлкин! Совсем…

— Что я делать должен? Кривляться, как еблан, чтобы всё было, как у людей? Просто так всяких придурков тебе спускать? Поясни!

— Я же спускаю, — Софа цедит слова равнодушно, зная, что время для сожалений ими упущено. А она не вздохнет по-новому, если скажет то, что так давно терзает. Может, она и повторяется, но пора… — Спускаю, как затраханная овца! Блядей твоих и прочих шкурок…

— Чего ты мелешь?

— Что слышал…

Надоело! Двойственность не может быть песней нового дня. Просвета не обнаружишь, как не хочется найти его зачатки, а болеть всё равно будет долго. Какая разница? Софе осточертели слухи, доносившиеся из достопамятной «Метелицы». Такие, как Пчёла не меняются в предпочтениях. Они слишком поздно начали писать свою историю, и листы тетрадки начали осыпаться, стоило подуть первым встречным ветрам.

И Голиковой было тягостно думать, что жена Александра Белова поселилась в сердце её Вити полноправной хозяйкой. Невыносимо! Она не сжигала себя ненавистью, как собственная мать, но и сил терпеть больше не находилось. Третий лишний должен уйти. Простая истина. Она любит, но ничего не может изменить. И кому это нужно?..

— Ах ты ж!..

Пчёлкин нашёл короткую дорогу до обрыва. Он оглушительно громко хлопает по деревянной поверхности стола, разнося по квартире звон посуды, но Софа не боится его гнева. Потому что устала быть обманутой. Может быть, очень скоро ей будет нестерпимо больно, но она сделала свой выбор.

— Не шуми, — Софа помнит, что отец возвращается домой за полночь, но мысль о нём спасает и греет, — это дом моего папы! И не надо превращать его в щепки…

— Я понял, что мне тут не рады, — может, когда на смену грядущему алкогольному дурману Пчёла поймет, что золотая карусель заржавела, но до этого нужно дожить, выбрасывая дешевые маски, — счастливо оставаться! Раз так…

— Уходя — уходи!