Небо в алмазах - Alexandrine Younger

Космос вытаскивает связку ключей от машины из расслабленной ладони Лизы, и, касаясь пальцем её белой щеки, тянется к миловидному лицу, чтобы поцелуем стереть все возражения. Помогает. Девушка совсем не сопротивляется, и, кажется, что запах крепкого табака, которым Кос буквально пропитался, теперь совсем не смущает. Льдины в зрачках голубоглазой растаяли, сдаваясь напору синего марева, но молодой мужчина решается не спешить, и прижимается носом к девичьему аккуратному носику, ловя дымок наслаждения в этих невинных жестах. Обоим по вкусу эта игра…

— Здорово, что ты у меня есть! Лизк, это здо…ро…во… — отрываясь от нежных покрасневших губ, произносит Кос, и начинает неспешно и мягко перебирать золотистые пряди жены, шелковистые и приятные на ощупь. — Обними своего Космоса!

— Конечно, здорово! Есть на кого пар спустить, а потом погладить, как кошку, и она тебя не цапнет, — и Лизе легче, когда Космос так близко. Есть люди, как лекарства. У неё есть Кос, и это по-прежнему окрыляет, потому что является абсолютной и необъяснимой любовью. — Ладно, иди сюда, а то если скажу, что мне что-то не так, то всё, пора валить, а тебя и так сегодня не послушали.

— Что это за фокусы? — не заметить меланхолии жены Космос не мог, и во всём винил её учёбу, которая излишнего фанатизма не заслуживала. — С этого места колись…

— По тебе и Вите плачет прокуратура! Таких бы глухарей откопали… — Лизе остается лишь нервно гоготать. День такой — её в чем-то подозревают, как шпионку. — А Софокла больше слушать не буду, сами бы к парапету тащились. Тем более с утра она нажаловалась на свою головную боль по имени Витя.

— Ебанные паразиты, — глаза бы его этого родственника не видели, — но я-то за тебя думаю. Я тебе муж, не левый окурок с окраины…

— Меня надо любить, большего не прошу, — все тело затекло от позы эмбриона, в которую они с Космосом так удачно сгруппировались, но расщепляться нет никакого желания, — с этим спорить не станешь, солнце?

— Задолбался, домой хочу! Буду любить тебя, как скажешь, закачаемся…

— Кос, ну… О чем ещё ты можешь думать, когда мы вместе оказываемся?

— Я для этого женился. Жди вечера, любимая, и не хорохорься, — Кос захватывает искусанные розовые губы Лизы одним движением, и прислоняет женскую фигуру к груди как можно ближе, а её сердце бьётся неспокойно, будто загнанное. Если он чему-то и верил в этой жизни, то, скорее, этому гулкому звуку. — Не-не, фиг, не дождёмся опять…

— Дай продохнуть… — оторвавшись, восклицает светловолосая, продолжая также влюбленно смотреть в синие зрачки Космоса, — знаешь, что я помешанная, и пользуешься этим!

— Главный сумасшедший тут я, мне в кайф эта мания…

— Греки говорили, что любовь-мания — это недолговечное наказание…

— Штамп в паспорте сказал, что пидора твои греки!

— Люблю тебя! Не отвечай, знаю, что будешь со мной спорить на этот счёт…

— Можно я ещё разок скажу, что ты у меня самая потрясная!

— Не ври…

— Без дураков!

— Хорошо, поверила!

— У тебя просто выбора нет…

* * *

Тома проводила вечер под скучное вещание телевизора, невольно проваливаясь в сон, когда его звуки на мгновения стихали. Передача «Добрый вечер, Москва», несмотря на сменяющиеся картинки, не могла скрасить её положения, а Фил задерживался, не предупредив заранее. После съёмок он не заехал домой, но днём Тамара была слишком занята — трели телефона она могла бы просто не услышать.

Звонок от Оли Суриковой, которая не знала, куда делся Белов, не пришедший на примерку в ателье, довершил догадку, что муж пропадает где-то вместе с друзьями. Посоветовав скрипачке думать о марше Мендельсона, Тома понадеялась, что все разговоры на сегодня завершились. Но можно ли быть уверенной в этом, если первое место в записной книжке занимает фамилия Голикова?