Доверься мне - Бекка Мак

Я не знаю, что происходит. Знаю лишь, что я только что потерял свою вечность, она ускользнула с подъездной дорожки моего дома.

Я не удивлен, что Оливия, после ухода из дома, побежала туда же, куда направился я. Я не сомневаюсь, что она была здесь. Я чувствую запах ее волос, ее аромат, который напоминает мне о доме и воскресном утре, проведенном вместе на диване, пока варится кофе и пекутся кексы.

— Картер, — зовет Хэнк со своего места, глядя на балконную дверь. Откуда он знает, что это я молча стою в его дверном проеме, ума не приложу. — Ты собираешься войти или так и будешь стоять там?

Я не говорю ни слова, пересекаю комнату, и сажусь рядом с ним. Он разводит руки, постукивая одним пальцем всю долгую минуту, что мы молчим. Когда он вздыхает, от стыда моя шея покрывается влагой, я весь дрожу и тело будто покалывает в ожидании его слов о том, как он во мне разочарован.

Но их не произносит.

Он сидит в тишине, между его бровями глубокая складка, а взгляд устремлен вперед, в течение десяти минут, а затем двадцати. И только когда первые полчаса подходят к концу, он наконец открывает рот.

— Я собираюсь сказать тебе то же самое, что сказал Оливии. Ты не тот человек, который намеренно предаст чье-то доверие, того, кто любит его, кого он любит без тени сомнения, — он поворачивается в мою сторону. — Ты бы не причинил боль этой девушке, даже если бы от этого зависела твоя жизнь. Она — весь твой мир. Не хоккей. Не тот кубок, к которому ты стремился всю свою жизнь и который сейчас красуется в твоем доме. Оливия. Эта девушка. Она — твой мир, и была им с самого начала. Если бы ты сейчас испустил последний вздох, твоими последними словами были бы…

— Слова о том, как сильно я ее люблю, — рефлекторно покидают мой рот слова, потому что мне не нужно об этом думать. Оливия — моя первая мысль, когда я открываю глаза утром, и последняя, когда я засыпаю. Она занимает примерно девяносто девять процентов моих мыслей.

— Именно, — Хэнк показывает на другой конец комнаты, на кофемашину Nespresso, которую мы с Оливией купили ему, когда он переехал.

— Итак, ты сделаешь мне чертов капучино, снимешь ботинки и расскажешь мне, что на самом деле произошло, чтобы мы поняли, как, черт возьми, ты все исправишь.

Он проводит рукой по моему лицу.

— Мне не нужно быть зрячим, чтобы понять, что ты выглядишь сейчас просто отстойно, сынок. Я не буду сидеть сложа руки и не позволю тебе выбросить счастье на ветер из-за того, что ты не знал, как обезопасить ее, не разбив ей сердце.

Когда я возвращаюсь домой, подъездная дорожка наполовину заполнена, что одновременно благословение и проклятие. Я хочу побыть один, но, наверное, мне не стоит этого делать. Мои мысли сейчас — опасное место.

Я замечаю груду обуви в дверном проеме, и мое наивное отчаянное сердце думает, что Оливия тоже может быть здесь.

Эмметт, Гарретт и Адам просовывают головы в прихожую. Гарретт достал из буфета пакет с чипсами. Он останавливается, увидев меня, на середине хруста и медленно опускает пакет.

Я поворачиваю голову, следя за движением, которое слышу наверху.

— Картер, — предостерегает Эммет, но уже слишком поздно: я уже на полпути вверх по лестнице.

— Оливия? — сердце колотится, я останавливаюсь в дверях спальни и смотрю, как Кара укладывает одежду Оливии в чемодан. Я вырываю одежду из ее рук, вырываю ее из чемодана, мотая головой туда-сюда. — Нет. Нет. Это не… она не… ты не можешь! Она вернется! Она вернется, Кара. Она должна.

Я не знаю, чего жду от Кары. Что она будет кричать на меня, трясти меня, может быть, оторвет мои яйца, как она часто угрожала, если я когда-нибудь разобью сердце её лучшей подруге. Чего я не ожидаю, так это слез в ее глазах, горя в ее взгляде, и сочувствия.