— Какой тринадцатилетний подросток не чувствовал, что он живет, а? Как бы то ни было, мы отправились на эту поляну, которая сильно заросла в летнюю жару, повсюду прорастали цветы, солнце освещало траву, а из леса, окружавшего маленькую территорию, доносились звуки животных.

— Но именно ночью я по-настоящему почувствовал покой. Была новая луна, только звезды усеивали небо, и я сидел там, рядом с Ашером, когда первое небольшое сияние появилось над травой.

— Ашер, — прошипел ему я. — Ашер, посмотри!

Он вдыхает, вспоминая.

— Он смотрел, но не видел того, что видел я. Он был прямо там, этот парящий шар солнечного света. И я почувствовал его внутри своей груди, как будто этот маленький жучок забрался ко мне под кожу. И это заставило меня чувствовать себя так, как я не чувствовал раньше. Мы продолжали возвращаться на ту маленькую поляну, не часто, но достаточно, чтобы дать мне надежду. Через некоторое время я перестал туда ходить, но три месяца назад я вернулся туда.

— Ты их видел? — шепчу я.

— Нет. Они не вернулись.

— Может, просто время было неподходящее, — мягко говорю я, чувствуя тепло его слов на своей коже. Он называет меня светлячком, потому что я вызываю у него чувства. Тогда почему он ведет себя так, будто ненавидит меня половину времени?

— Нет, — тихо прошептал он, — они не вернулись, потому что я больше не достоин их света.

Глава 21

◦●◉Атлас◉●◦

Слабость. Я был так чертовски слаб.

Вот она, блядь, утешает меня после того, как я обхватил руками ее горло и душил. Я уверен, что если бы не пришел в себя, то убил бы ее. Раздавил бы ей трахею голыми руками.

Но вместо того, чтобы отступить, как следовало бы, вместо того, чтобы выгнать ее и запереть дверь, я прижался к ней, рассказывая что-то из своего прошлого, о чем знал только Ашер, которого уже не было.

Она остается неподвижной подо мной, даже когда ее рука гладит меня по спине, пока я лежу на ней.

Я признался, что она заставляет меня чувствовать, но она ничего не сказала в ответ. Я ощущал себя как чертов идиот. Конечно, она бы ничего не ответила. Я был плохим парнем.

Она не хотела меня.

Сглотнув желчь, поднявшуюся в горле, я встал с нее.

— Теперь ты можешь уйти, — говорю я ей с придыханием.

Она поднимает брови.

— Что?

— Убирайся.

— Атлас…

— Не беспокойся обо мне, Эмери. Оставайся в своей комнате, правило остается в силе. Не мешай мне. Если услышишь ночью какую-нибудь хрень, перевернись на другой бок и не обращай внимания.

— Я не могу этого сделать, — шепчет она.

— Тогда ты будешь на улице быстрее, чем сможешь подумать своей проклятой милой задницей.

Ее глаза расширились.

— Да что с тобой не так!? — шипит она.

— Что-то не так — это всегда было правильным для меня. Я именно такой, каким должен быть. А теперь убирайся Не заставляй меня повторять.

Я открываю перед ней дверь, наблюдая, как она неохотно встает, склонив голову набок, и идет ко мне.

— Ты знаешь, что делают раненые животные, когда чувствуют себя уязвимыми, даже если кто-то пытается им помочь?

Мои ноздри раздуваются, я смотрю на нее снизу вверх, мышцы напрягаются, когда я слышу ее следующие слова:

— Они вырываются, борются, чтобы защитить себя, и склонны причинять боль даже тем, кто пытается их спасти, помочь им.

— Я не животное.

Она насмехается.

— Нет? Потому что ты ведешь себя именно так.

— Я не сломанная игрушка, которую можно починить, светлячок.

— Может быть, и нет, но ты сломан, Атлас. И вместо того, чтобы принять что-то хорошее, ты разбиваешь это, чтобы быть одиноким в своем собственном разрушении.

— Мудрые слова от бездомной женщины. Как у тебя дела с принятием всего этого хорошего?

— Я здесь, не так ли?