(Не)идеальная девочка - Настя Мирная

Себе ничего не оставил. Всё ей отдал. Не только сердце. Жизнь к ногам. А она? Вытерла подошвы и пошла дальше. Может, она уже замужем? И нет больше Мироновой? Теперь Должанская?

Блядь, вот на хрена я об этом думаю? Для чего мне это знать? Должно быть похуй! Но мне совсем, блядь, не похуй.

Не выходит, сколько не заливаюсь алкашкой. Один сплошной запой. Бухаю не просыхая. Так хоть отрубиться удаётся, чтобы не видеть её голое тело на своей постели. И снова, сука, не слышать, как она стонет под моими губами. Как выкрикивает моё имя, когда кончает.

Опять заливаю в глотку вискарь и морщусь. Давлюсь и долго хрипло кашляю. Разодранное горло так и не зажило. Выл, как раненный зверь, весь день, вечер и ночь. И все следующие сутки. Орал, пока не потерял голос и не разорвал голосовые связки. И пил. Много. До потери сознания. Просто падал посреди комнаты. Или по дороге в туалет. Всю морду в кровь разнёс, но даже боли не было. Всё ещё не понимаю, подох я тогда или продолжаю агонизировать?

Тоха меня от пола отскребал на следующий вечер. В чувство привёл, но ненадолго. К ночи опять в говно.

— Э, Тёмыч, ты чего? Живой вообще? — орёт Арипов, открыв дверь запасным ключом и напарываясь на мою распластанную на полу тушу.

— Отъебись! — шиплю сорвавшимся и всё ещё пьяным голосом.

Машу руками, заливая слюной паркет в коридоре, стараясь отогнать его, как заебавшую муху.

— Вставай, блядь, Север! — тащит меня вверх, а мне просто сдохнуть охота. — Ты чего в синие сопли ухуярился?

— Захотелось, бля! — отрубаю и падаю на диван, до которого друг с трудом меня дотащил. Ложусь на спину и закрываю глаза. Ловлю вертолёты. И в каждом из них она. — Сука! — рывком сажусь и тут же чувствую приступ тошноты.

Тоха молча притаскивает мне какое-то ведро, в которое блюю, пока желудок наизнанку выворачивать не начинает. Суёт мне в руки бутылку хер знает откуда взявшейся минералки.

Раскуроченные руки дрожат. Несколько пальцев безвольно свисают и ноют. Крышку открутить мне, ясен хуй, не удаётся. Приятель выдёргивает у меня минералку, открывает и возвращает обратно. С трудом делаю несколько глотков, отзывающихся острой болью в изувеченном горле. Пока пью добрую часть проливаю. Всего колошматит, как в каком-то припадке. Ставлю бутылку на стол, но их внезапно становится два. Пластик с глухим стуком падает на пол, отдаваясь тяжёлыми вибрациями в черепушке. Опять опускаю веки, но лежачее положение больше не принимаю.

— Рассказывай давай. Что с Мироновой?

— Нет больше Мироновой. Забудь о ней. — отзываюсь глухо и тут же давлюсь каким-то странным звуком, похожим на всхлип.

— В смысле, блядь, нет? Надеюсь, ты имеешь ввиду не то, что она на тот свет отчалила? — вытягивается его лицо.

А я смеюсь. Ржаво. Со скрежетом. Сквозь боль.

Переживу. Должен пережить. Иначе никак.

— Дичь не пори. Живая она. Здоровая и счастливая.

— Тогда в чём проблема?

— Не со мной.

— Сука! — вот нахуя я опять себя через это протаскиваю?

Сколько можно выворачивать и без того искорёженную душу?

С того дня Арипов едва ли не каждый вечер ко мне таскается. Сам не бухает и за мной следит.

Надзиратель, сука, сраный.

Если надо, до кровати дотаскивает. Или какой-нибудь хернёй отвлечь пытается. Редко, но срабатывает.

Оказывается, у него там реально с Заболоцкой что-то налаживаться стало. Рад за него. Она девка неплохая. По крайней мере, не прикидывается кем-то другим, как Миронова.

Да твою же мать! Почему она в каждой моей мысли? В каждом, блядь, закутке сознания?

Ещё глоток. Не отпускает.

Миронова ли?

"Пятого октября я выхожу замуж…"

— Сука! — с некоторых пор это слово чаще всего вылетает из моего рта.