Дикая любовь - М. Джеймс

Мы поднимаемся по высокой и винтовой лестнице на третий этаж дома, в дальнюю комнату в длинном коридоре комнат. Дверь открывается, и то, что я вижу, когда вхожу внутрь, похоже на удар в живот. На мгновение из меня буквально высасывают воздух, как будто кто-то дотянулся до меня и сжал. Как будто передо мной мой худший кошмар, и я, должно быть, побледнел, потому что сзади меня раздается восхищенный, маниакальный смех Диего.

— Я слышал о твоем покер-фейсе от Васкеса, — говорит он довольным голосом. — Мне стало интересно, что нужно сделать, чтобы вызвать в тебе хоть капельку эмоций. Я надолго запомню этот момент.

— Левин…

Елене не заткнули рот. Ее губы раздвигаются, она шепчет мое имя, и это ломает что-то внутри меня, так же, как и ее вид.

Она лежит на кровати, раздетая догола и привязанная за запястья и лодыжки к столбикам. В комнате находятся еще трое мужчин: двое охранников, наблюдающих за ней с откровенно развратными выражениями на лицах, голодные, как собаки, уставившиеся на тарелку с бифштексом, и один более высокий и худой мужчина, который выглядит настолько неловким в этой ситуации, насколько ему это позволительно, учитывая, что в комнате находится его босс.

Неприятно, что эти мужчины видели мою жену обнаженной. Мою. Мою, блядь. И что они, скорее всего, сами ее раздели, что они…

— Они трогали ее? — Я смотрю на Диего, и мне кажется, что он слышит в этом голосе ярость, едва сдерживаемую жестокость, потому что он отвечает без колебаний.

— Нет, — говорит он просто. — Ее не трогали таким образом. Я не позволял. А Хорхе питает отвращение к изнасилованиям, — он указал на худого мужчину, — поэтому я доверил ему проследить, чтобы с твоей умопомрачительной женой ничего не случилось, пока меня не будет. Что же касается того, что они сделают с собой, когда уйдут с памятью об этом… — Диего облизнул губы. — Могу только представить, сколько раз они будут воображать то, что мы видим сейчас перед собой.

Никогда еще я не был так благодарен за годы обучения в Синдикате, как сейчас. Только это удерживает меня от того, чтобы не сорваться, не броситься на Диего и не свести на нет всю работу, которую я проделал, чтобы оказаться здесь, чтобы потянуть время. Дело не только в том, как непринужденно он это сказал, или в наготе Елены, но и в синяках, которые я вижу на ней. На ее лице, на щеках и челюсти, на ребрах, на животе, и страх за нашего ребенка распространяется по мне, как болезнь, когда я смотрю на нее.

— Все хорошо, — шепчет Елена, ее голос немного ломается, и я прекрасно знаю, что это не хорошо. Но она пытается меня утешить. Она утешает меня, когда сама обнажена и привязана к кровати.

Это заставляет меня краснеть от ярости.

— Я здесь. — Это все, что я могу сказать, чтобы сохранить ровный голос. — Ты можешь делать со мной все, что захочешь. Отпусти ее.

— Левин, нет! — Она произносит мое имя, но я не смотрю на нее. Я не могу. Если я это сделаю, то потеряю контроль, и все это окажется под угрозой. Мне нужно, чтобы он отпустил ее.

Диего улыбается, и я понимаю, что в результате произойдет другой исход, тот, которого я боялся.

— Нет, — просто говорит он, и охранники хватают меня.

— Левин! — Кричит Елена, дергая себя за путы, и я слышу, как один из охранников стонет при виде ее обнаженного тела, извивающегося на кровати. Это приводит меня в ярость, мое зрение сужается, когда я борюсь с держащими меня охранниками, зная, что, даже делая это, я не смогу освободиться. Пока их не отвлекут.

Лиаму и остальным нужно поторопиться.