Цугцванг - Ария Тес

Глава 3. Рухнувшая плотина. Амелия

17; Ноябрь

Боб Марли говорил: «В музыке есть прекрасная вещь — когда она попадает в тебя, ты не чувствуешь боли.». Я тоже так считаю, по крайней мере она всегда вытягивала меня даже, казалось, из самых темных ям. Моя теперешняя яма вообще беспросветна. Откровенно говоря — это абсолютная тьма. Да-да, я знаю, что ничего абсолютного не бывает, Настя это часто повторяла, когда говорила о чем-то негативном, будь то новости о каком-то преступлении или особо свирепый учитель вокала в ее школе. Она считает, что во всем есть две стороны Луны, но сейчас я с ней не согласна. Я не вижу ничего светлого, поэтому предпочитаю не смотреть вовсе.

Наверно, я не отдаю себе отчета в том, что сейчас происходит, чувствую себя не совсем в адекватном состоянии. Снова появилось это «будто со стороны», я не до конца понимаю, что все это реально, и не хочу разбираться. Мне страшно. Кажется, если я начну копаться в прошлом, то оно утянет меня туда, откуда нет возврата, поэтому снова выбираю единственный выход, который понимаю на сто процентов — бежать.

Я запрещаю себе думать, вспоминать, будто отгородилась от случившегося толстой стеной, обвесив ее цепями. Все, что я сейчас делаю — это играю, как одержимая, ведь все еще верю Бобу Марли и, кажется, он прав. Правды ради, я вообще ничего не чувствую, но это уже другая история. Главное, я не чувствую боли. Эмоциональная импотенция в данном случае подъемная, справедливая цена, которую я готова заплатить.

17; Октябрь

Пихаю по сумкам все свои пожитки быстро, не разбираясь. Проверяю наличку. У меня осталось всего сто тысяч, на которые надо прожить до мая, но мне неважно и это. Я просто бросаю все в рюкзак, воспользовавшись мудростью Скарлетт О’Хара: подумаю об этом завтра. Сейчас мне не до того. Я хочу убраться отсюда подальше. Плевать куда, хоть на вокзал, но как можно дальше. Сердце дико барабанит в груди, в ушах звенит, и, наверно, поэтому я не слышу и не осознаю, что в комнате уже не одна…

— Амелия!

Мое имя шумит, как окончательный раскол чего-то хрупкого. Я резко выпрямляюсь, смотрю перед собой и буквально кожей ощущаю те осколки, которые сыпятся на пол водопадом. Не хочу ее видеть. Не могу смотреть ей в глаза, и не только потому что она в курсе моего унижения.

Потому что она все знала и молчала.

— Амелия! — повторяет более громко, зло, но при этом в голосе ощущается волнение.

Плевать. Я только ускоряюсь, пихая шмотки в рюкзак еще более остервенело, но через миг запястье оплетает ее пятерня. Лиля резко поворачивает меня на себя, схватив за предплечья, и встряхивает.

— Ты слышишь меня?!

— Убери руки, — цежу сквозь зубы, она хмурится.

Раздувает яростно ноздри, но предпочитает исполнить мое предостережение и даже отходит на шаг, и, только оказавшись на безопасном расстоянии, снова разгоняется.

— Что ты вытворяешь?! Ты хоть понимаешь…

— Он мертв?

— Нет! — удивлено-зло взвизгивает, а я не менее зло усмехаюсь, опуская взгляд в пол, — Ты попала ему в плечо! Пуля прошла навылет!

— Очень жаль.

— Очень жаль?! Ты хоть понимаешь, как тебе повезло, а?! Если бы ты ранила его серьезно или, не дай Бог, смертельно, его отец…

— Мне плевать.

— Тебе плевать?! Ха! Ты просто идиотка! Макс — его любимый сын! Он его наследник!

— Михаил старший…

— Миша никогда не займет его место! Петя не воспринимает его, как приемника, твою мать! А Макс…

— Не произноси это имя, — рычу, а потом щурюсь, — И раз он так его любит, какого хера тогда ты лежишь в постели не сына, а отца?!

Лиля теряет дар речи, явно не ожидая, что я в курсе таких подробностей, на что в ответ я фыркаю и берусь за молнию рюкзака, чтобы его закрыть. Это выводит ее из состояния немого овоща…

— Куда ты собралась?!

— Подальше отсюда. Подальше от тебя.