Игра в имитацию - Мила Гусева

Oh merda. Эти неуместные мысли становятся последней каплей. Пульсация внутри стремительно нарастает, а лихорадочно быстрый темп толчков быстро приближает желаемую разрядку. Проходит не больше пяти минут, прежде чем по всему телу Аддамс прокатывается волна дрожи, а с припухших губ срывается протяжный громкий стон. Оргазм наконец-то накрывает её с головой, наполняя каждую клеточку концентрированным удовольствием.

— Твою ж мать… — голос Гликера доносится словно сквозь плотный слой ваты, но в нём отчётливо слышится неприкрытое раздражение, обычно ему несвойственное.

Уэнсдэй упирается ослабевшими ладонями ему в грудь и распахивает глаза — Джоэль отчего-то выглядит непривычно злым. А потом и вовсе совершает немыслимый поступок. Буквально сбрасывает её с себя и решительно поднимается на ноги, принимаясь с лихорадочной поспешностью натягивать джинсы и застёгивать ремень.

— В чём дело? — она отползает к стене и недовольно скрещивает руки на груди, искренне не понимая причин столь внезапной смены настроения. Что вообще на него нашло? Ведь всё было более чем приемлемо.

— Я сразу сказал, что не надо было этого делать! — Гликер внезапно повышает на неё голос. Впервые в жизни. Движения его рук дёрганные, на щеках алеет гневный румянец, крылья носа возмущённо трепещут. — Я, конечно, всё понимаю… Мы давно расстались, ничем друг другу не обязаны… Но у меня тоже есть чувство собственного достоинства, хоть тебя это никогда и не волновало! И знаешь ли, я не привык, чтобы в постели меня называли чужим именем. Это уже за гранью, серьёзно.

Oh merda.

Она… что?

Уэнсдэй замирает на месте, словно каменная статуя, не в силах поверить в услышанное. Немыслимо. Невозможно. Такого просто не могло случиться. Но хуже всего другое — она даже не помнит, в какой именно момент с её губ сорвалось чужое имя.

Блаженная послеоргазменная дымка мгновенно растворяется в резко нахлынувшей вспышке ледяной ярости.

Аддамс злится. Чертовски сильно злится.

На проклятого Торпа — за то, что проник в её разум и отравил сознание, словно смертельно ядовитый рицин, не имеющий антидота.

На чёртового Гликера — за то, что он оказался неспособен исполнить роль спасительной вакцины от непрошеных чувств к неподходящему человеку.

А больше всего на саму себя — за то, что позволила ничего не значащей порочной связи зайти настолько далеко, что проявила недопустимую слабость, что самым кощунственным образом попрала собственные несокрушимые принципы… И ради чего?

— Я ухожу, — безапелляционным тоном заявляет Джоэль, набрасывая на плечи драповое пальто и вытаскивая из кармана ключи от машины.

Уэнсдэй его не останавливает. Попросту не видит в этом смысла — принцип замещения нисколько не сработал, разжечь костёр на пепелище давно потухших чувств им не удалось. И уже не удастся.

Уже у самых дверей Гликер оборачивается, понуро ссутулив спину и глядя на неё невыносимым взглядом побитого щенка. Крохотный укол совести вонзается Аддамс между четвёртым и пятым ребром, но она упрямо хранит молчание, не видя смысла бередить давно зажившие раны.

— Как бы там ни было… мы не чужие люди. Если тебе понадобится помощь, ты всегда можешь на меня рассчитывать, — с явным усилием произносит он, хотя в ровном тоне слышится плохо скрываемая горечь обиды. — Но спать с тобой я больше никогда не буду, уж извини. Это довольно… больно, знаешь ли. Кстати. С днём рождения.

Она сухо кивает в ответ, мельком глянув на часы. Стрелки показывают пятнадцать минут первого — вот и наступило тринадцатое октября. Самый обычный день в году, которому люди привыкли придавать неоправданно важное значение.

А когда за Джоэлем закрывается дверь, Уэнсдэй решительно сползает с кровати и направляется прямиком в ванную, где долго сидит под ледяными струями воды, обнимая руками колени — и тщетно пытается прогнать непрошеные мысли, что Гликер был прав.

Она действительно крепко влипла, вляпалась, облажалась… влюбилась.