Капитаны - Goldy Circe

— И я. И это не делает нас слабыми — мы сражаемся в разведке за жизнь. Я тоже не хочу умирать. Совсем не хочу. Мечта и стремление жить — это сила, с которой мы идём в бой. Даже если так сложиться, что единственным выходом спасти других будет пожертвовать собой — я это сделаю, но сделаю с мыслью, что я не хочу смерти, я хочу жить. Так что не смей упрекать Кирштейна за стремление к жизни…

Леви качает головой:

— Ты всегда его особо выделяешь. Мне стоит начинать волноваться? — шутливо заломив бровь, Аккерман всматривается в жену.

Кáта картинно принимается загибать пальцы:

— Дай-ка подумать… Жан один из самых талантливых выпускников кадетского корпуса с выдающимися лидерскими качествами и огромным потенциалом для личностного роста… А ещё он, кажется, влюблён в моего бывшего лейтенанта, а она — в него. — Катрина скользит ладонью по шее и подцепляет цепочку с кольцом. Их брачным кольцом. — Как думаешь, тебе стоит волноваться?

Их общий смех спугивает несколько светлячков на поляне. Чайник закипает во второй раз, терпкий чай разливается по кружкам.

Когда Леви надламывает последний ломтик пастилы, их разговор перетекает в русло общих суждений. Заварник пустеет. Вечернее небо наливается иссинями красками, явственнее зажигая мириады белёсых мерцающих звезд. Далёкие пульсирующие светом созвездия растягиваются, будто бы разливаясь крымкой молока по небосводу.

Кáта складывает посуду в корзинку и, удовлетворённо выдохнув, запрокидывает голову, смотря на эту красоту.

— Даже удивительно, что сегодня безоблачно… — Аккерман ставит кружку на блюдце и по привычке оглядывается на неё, отрываясь от созерцания пейзажа. И замирает. В блёклом отблеске керосинки черты женского лица очерчиваются мягкостью, а каштановые волосы мерцают оттенками золота и сливового дерева. И почему-то эта игра цвета завораживает его даже больше, чем созвездия. А Кáта снова распахивает губы: — Спасибо за этот вечер, Леви… — Она наклоняет голову, скользя щекой по левому плечу, и, нежно щурясь, улыбается ему. — Меня восхищает, сколь много ты делаешь…

Аккерман чувствует, как на лице сама собой появляется схожая улыбка. Он молчит, но, наверное, его выдаёт мелкое движение или проскользнувшая мимическая тень, потому что Катрина с лёгким смешком перекатывается и садится рядом, под боком. Умильно касается его ладони, и тут же ощущает, как Леви переплетает свои пальцы с её.

— Есть такое чувство, будто сейчас я скажу что-то слащавое… — неопределённо бормочет он, оглаживая её руку. Тёплая, не то, что его — у Аккермана извечно ладони, словно он банки с соленьями из самого глубокого погреба таскал. — Но пусть будет так, чем никак. Я делаю много, потому что ты даешь мне смысл. Смысл просыпаться и засыпать. Смысл жить.

Кáта косится на него, и грустно улыбается.

— Разве это не называется зависимостью? — тихо шепчет, тяня замок из их рук вверх, поднося к губам.

— Разве мы все не ищем смысл в своих близких? — отзывается Леви в тон. Она сдавленно выдыхает, пытаясь согреть его пальцы. Порой капитана невозможно переспорить, но сейчас — это что-то иное. Признание звучит проникновенно и нежно, заставая её врасплох: глаза увлажняются, чуть блестят от подступивших чувств.

— Ты тоже… мой смысл, Леви. И когда-то давно, поначалу… это пугало, — признаётся Кáта. — Ведь мы оба можем погибнуть в два счёта. Теперь мне кажется, что если звероподобный появится вновь…

— Я дал Эрвину слово, что убью его. И я это сделаю, — глухо перебивает Аккерман. — Я обещал…

Она замирает, на мгновение в растерянности: голос Леви звучит слишком волевó, для знающего — здесь даже чувствуется невысказанная скорбь. Бишоп выдыхает — обречённо, но спокойно, и подаётся к мужу, прижимаясь ближе, обнимая.