Неотразимый - Лили Валентэ

Напряженный краткий момент, затем тишина перед тем, как вдох превращается в выдох.

А затем боль.

Такая сильная боль.

Боль сменяется новой, когда невидимые руки поднимают меня, и на лицо надевают маску.

Но боль — это хорошо. Боль — это прекрасно, потому что лицо Шэйн нависает надо мной, а ее рука держит мою. Она здесь, рядом со мной в машине скорой помощи, говорит мне, чтобы я держался, что я справлюсь, что я смогу, потому что сильный, и она меня любит.

Она меня любит.

Говорит, что любит, пока мы едем в больницу, ждет, когда закончится операция, которую я едва помню. И в последующие дни, когда меня лихорадит, и я чувствую, как призрачные руки утягивают меня в другое место, она рядом. Шэйн тянется к моим стопам и почесывает места, до которых я не могу дотянуться, теребя своими острыми ногтями подол больничного халата. Шэйн говорит, что я в нем выгляжу сексуально, и она не может дождаться, когда увидит меня, разгуливающего в этом одеянии без нижнего белья.

Она смеется над шуткой, и я смеюсь вместе с ней, хотя это больно. Очень. Особенно сначала.

Я смеюсь и обсуждаю планы на будущее. Не поворачиваю голову и не даю подпитку призракам. Все мое внимание обращено на Шэйн, подпитываясь чудом от того, что жив и влюблен в нее. Я едва обращаю внимание на новость о том, что Кери призналась в симуляции избиения, преследовании, похищении и угрозах в адрес Шэйн, а также во множестве других преступлений против закона. Я рад, что она теперь надолго за решеткой, а люди, которых я люблю, в безопасности.

Я от всего сердца благодарен спасателям, которые боролись за мою жизнь, уверяю тренера, что вернусь на лед к следующему сезону и знакомлю Шэйн с моей мамой и братьями, пробуя ужасный пуддинг и кофе в больничной столовой. Она им понравилась — Шэйн очень милая, и я докажу это любому, кто думает иначе — конечно и ей они понравились.

Мы обещаем снова встретиться на День Благодарения у меня дома, потому что я пока не могу путешествовать. После этого мы с Шэйн засыпаем у меня на больничной койке, свернувшись калачиком. Медсестры закрывают на это глаза, потому что я достаточно поправился, чтобы готовиться к выписке, и мы безумно любим друг друга, поэтому спорить с кем-то из нас бесполезно.

Шэйн тянет до того дня, когда меня выписывают. Мы выходим навстречу яркому, зимнему ветру, и она говорит мне о ребенке.

— Ты беременна? У нас будет ребенок? — я моргаю, смахивая снежинку с ресниц, размышляя о том, что вероятно неправильно ее расслышал. — Как? Когда? Я думал…

— Моя спираль выскользнула, а я и не заметила, — говорит она с нервной ноткой в голосе. — Прости. Знаю, это потрясение. У меня было время все обдумать, и теперь я очень счастлива, но в первый день около часа просидела в углу, не зная, как быть. Можешь удивляться, бояться, злиться или…

— С чего бы мне злиться? — я все еще не могу принять, что это из-за ребенка, но знаю наверняка, что не злюсь.

— Из-за того, что я обещала тебе, что не забеременею, но вышло иначе, — Шэйн складывает руки под подбородком. — И потому что две недели скрывала это от тебя? Клянусь, я бы рассказала раньше, но не хотела, чтобы ты волновался, потому что тебе необходимы были силы для выздоровления. Мне хватило увидеть раз, как ты умираешь, и больше никогда-никогда не хочу видеть это снова.

— Я тоже, — улыбаюсь.

— Ты понимаешь, почему я не рассказала тебе? — тихо спрашивает она.

— Конечно, — боль в груди, которая была моим постоянным спутником на протяжении двух недель, исчезает, уступая место теплу, разливающемуся по моему телу. — Малыш, да?

Шэйн кивает, робкая улыбка появляется на ее губах.

— Да. Первый прием у врача назначен на понедельник. Проверим сердцебиение. И… Если хочешь, можешь пойти со мной.

Возмущенный звук — нечто среднее между рычанием и насмешкой — срывается с моих губ, когда я протягиваю руку и прижимаю ее ближе.

— Если хочу? Ты с ума сошла, женщина?