Отдай мне сына - Александра Багирова

А после сегодняшнего вечера я на грани. Прошлое восстало, чудовищно болезненное, невероятно красиво… Прошлое резало, кромсало, и заставляло судорожно вдыхать запахи былого счастья. Оно издевалось, обвивало колючими шипами, поднимая из глубин памяти то, что убило во мне человека. Оставило лишь прогнившую оболочку.

Но есть Марк, и потому я стараюсь хотя бы внешне выглядеть человеком.

— К тебе посетитель, — Эльвира бесцеремонно входит без стука.

— Угу, — киваю. Сейчас сложно говорить, такое ощущение, что в горле тысячи лезвий, и они режут и режут без остановки.

— Ребенка я уложу, — забирает у меня Марка из рук.

— Ок, — киваю.

— Зря ты туда пошел, — в глазах удушающая пустота. У нее давно уже нет эмоций… завидую. Я бы тоже многое отдал, чтобы перестать чувствовать боль, которая сжирает меня день за днем.

— Отстань, — отмахиваюсь.

Эльвира руководствуется только логикой и холодным расчетом. А я сейчас сгусток нервов. Нам сейчас лучше держаться на расстоянии.

Она уходит. Отворачиваюсь к окну. Смотрю на небо. Черное, пасмурное, ни одной звезды. А ведь выглянет солнце, и небо станет светлее, голубые оттенки озарят мир, пушистые облака, обманчиво нежные, будут проплывать над нашими головами. Это все лживая иллюзия, как и глаза голубки, так похожие на небо… Манящие, притягательные и смертельно опасные. Ночь куда честнее, она не скрывает своей тьмы, а свет — это ложь и обман. Всегда.

— Накосячил ты знатно, Ник, — дверь открывается.

— Пришел мне нотации читать? — не скрываю ехидства в голосе.

— А у меня есть выбор? Кто тебе мозги вправит?

— Поздно, Бодь…

— Ты всех нас под удар подставил, сестру, племянников, — Богдан хмурится.

— Отвали, а, — усаживаюсь в кресло, откидываюсь, смотрю в потолок.

— И имя твоему безумию Василиса, — миллионы ядовитых иголок пронзают тело, меня подкидывает на кресле, только от одного упоминания ее имени.

Глава 11

Эти годы я как на электрическом стуле, приговорен к смерти, но приговор никто не собирается исполнять. Меня поджаривают раз за разом, заставляют корчиться в адской агонии и продолжать существовать.

Так не бывает… не может быть любовь такой. Держать за горло крепко, подчинять себе, истязать день за днем, годами… и не давать даже маленькой надежды на избавление.

— Не надо… — выдаю каркающий глухой звук.

— Ник, не узнаю тебя, — Бодя не унимается. — Столько ошибок, за такое кроткое время. Ты рекордсмен однако.

Сам же не так давно был в моей шкуре. Его битва за любовь длилась одиннадцать лет. Но в отличие от меня, у Бодьки были шансы на победу. Его любимая жива.

Преодолеть можно практически все, только один бой заведомо проигрышный — со смертью.

— Вам ничего не угрожает. Ты за этим пришел? — огрызаюсь.

Злюсь на него, что он увидел мою слабость. Нельзя никому показывать уязвимые места, даже мужу своей сестры. Путь отчасти я ему и доверяю, но душа всегда должна быть закрыта. Это только моя черная пылающая бездна. Никому ее не отдам. Да… я безумец, если лелею даже боль о ней.

— Твой папаша сбежал. И ты считаешь, угрозы нет? — аналогично рычит в ответ. — А я ведь говорил, не верь ему, не ведись. Надо было прибить его, когда он был у нас в руках.

— Он не мой папаша! — тошнота подступает к горлу, при одном упоминании о Льве Ползунове, которого я практически всю жизнь считал своим отцом. А так называемый папаша, сделал все, чтобы тюрьма стала мне вторым домом. Эх… если бы только это… Ползунов сделал вещи куда хуже… И его ждут мучения, так, что будет молить о смерти и избавлении. Точно также как я сейчас, варюсь в своей агонии. Только смерть я не зову, мне есть для кого жить. Есть еще зачем топтать эту землю.