Титус Гроун (Горменгаст - 1) - Пик Мервин

Теперь они не спеша ехали рядом. Изредка старик украдкой посматривал в сторону Киды, и тогда они перебрасывались парой слов. Кида уже знала, как хозяин лечил ее, как накладывал каждые две минуты холодный лист водяной лилии на лоб, как она бредила несколько суток подряд. Горячка прошла очень нескоро; когда Кида поднялась на ноги, ей показалось, что она не ходила целую вечность. Ноги начинали дрожать и ныть после десятка шагов, но женщина постепенно увеличивала дальность и продолжительность прогулок, так что вскоре была на ногах в прямом смысле слова.

Кида почти не разговаривала с хозяином – их взаимоотношения были очень странными. Они не разговаривали, но прекрасно понимали друг друга. Кида хлопотала по дому, занимаясь рукоделием, старик возился со скотиной, колол дрова – в общем, времени на разговоры было немного.

Молодая женщина инстинктивно поняла, что гостеприимный хозяин решил отправить ее обратно в предместье – старик ни слова не сказал о своем решении.

В последний день, возвращаясь с пешей прогулки, Кида отважилась спросить старика, указав на торчащий за лесом утес, похожий на указательный палец руки:

– Отец, скажи, что означает вон тот камень? Мне кажется, что он выглядит как-то зловеще.

– Дочка, если ты угадала в утесе что-то недоброе, то он предвещает твою скорую смерть. Я не вижу в нем ничего ужасного. Когда-то давно камень означал для меня великую любовь. Впрочем, со временем все меняется...

– Но я ничего не боюсь, – возразила Кида.

Тем временем оба начали спускаться по крутому косогору к хижине. Темнота уже покрыла землю, когда они переступили порог дома. Кида молча зажгла масляную лампу, старик сел за стол. Глядя на хозяина, она снова повторила:

– Нет, мне не страшно. В конце концов, каждый волен сам выбирать свою судьбу.

Старик резко поднял голову и посмотрел Киде в глаза. Затем сконфуженно пробормотал:

– Если это действительно случится, ребенок должен жить у меня.

– Все из-за моих соседей по предместью, – сказала Кида, – все из-за них. Случилось так, что по моей вине погибли двое молодых мужчин. Теперь я возвращаюсь назад и несу под сердцем их кровь... Ребенок будет считаться незаконным. Меня станут отторгать от общины... Но я... Моя птичка все еще поет... Думаю, что истинную награду я смогу обрести только на кладбище для отверженных. Такая награда мне теперь по душе – покой и тишина, которые будут длиться вечно и которые никто не сумеет нарушить.

Лампа задрожала в руках хозяина, но в последний момент он сумел совладать с собой:

– Тебе недолго осталось казниться. Еще несколько дней – и отправляйся. Я не стану удерживать тебя.

– Проводишь меня до полдороги, – решила Кида, – только вот что, отец, насчет лошади... Как мне вернуть ее обратно?

– Отпустишь ее, – последовал ответ, – и она сама отыщет дорогу домой.

Женщина встала из-за стола и прошлась по комнате. За окном снова выл ветер, а она упорно повторяла: «Ничего, скоро, скоро, осталось совсем немного...»

Старик сдержал слово – прошло пять дней, как он заседлал для Киды каурую кобылу, приторочил к седлу две переметных сумы с провизией. Он проводил ее до половины дороги. Предместье лежало к северу от хижины. Перед расставанием старик в нескольких словах объяснил молодой женщине, как ей не сбиться с пути.

«Зло и пагуба больше не постигнут тебя, – сказал хозяин хижины на прощание, – потому что они вволю терзали тебя. Ты поступишь, как решила. Выносишь под сердцем ребенка, а потом сделаешь последний шаг в жизни».

Развернувшись, старик поскакал обратно. Несколько мгновений Кида смотрела ему вслед, а потом, пришпорив кобылу, направилась на север, где у подножия величественного Горменгаста распласталось предместье...

РАНО ПОУТРУ

Пришла и отзвенела ручьями весна, наступило лето.