Неистощимая - Игорь Тарасевич (2017)

Мать, школьная учительница, ростила Евгения одна. Нам неизвестно, по любви она вышла замуж или же еще как, зато достоверно известно, что фамилия отца Евгения была такая – Сорока. Уж извините нас. Как только Евгений появился на свет, отец, не вынесши криков и плача новорожденного, чуть ли не на следующий день после возвращения жены из роддома, завербовался работать в Нерюнгри – это угольный разрез в Якутии, если кто не знает. По прибытии на место счастливый родитель отправил домой телеграмму всего из двух слов. Грамотная, но лишенная чувства юмора якутка в почтовом отделении, поправивши на себе обшитый мехом талалай – несмотря на пыщущую жаром сваренную из керосиновой бочки «буржуйку», на почте стоял холод – якутка, значит, машинально переправила в телеграмме слово «прилетел» на слово «прилетела». И в Глухово-Колпакове получили депешу следующего содержания: «Прилетела. Сорока».

Более никаких почтовых отправлений отец семье не адресовал, в том числе и денежных. А когда мать отправила письмо в Дирекцию угольного разреза с вопросом о судьбе мужа и алиментов, получен был ответ, что техник Сорока противопоставил себя коллективу, уволен по статье за неоднократное грубое наружение трудового законодательства и, по слухам, устроился на полярную метеорологическую станцию на берегу моря Лаптевых, где он осуществит свою мечту, не раз им декларируемую в кругу товарищей по работе – станет пребывать в полном одиночестве. И что туда ему, Сороке, и дорога, а где точно находится оная полярная станция, в Дирекции не известно – море Лаптевых большое. И, соответственно, ничего не знают в Дирекции про алименты.

Мать не стала более искать мужа и писать еще куда-либо. Она только поменяла паспорт, вернув себе и сыну собственную девичью фамилию. А штамп в новом паспорте о заключении брака с гр. Сорока – так вот, в именительном падеже, потому что русская девушка в Глухово-Колпаковском ЗАГСе оказалась менее грамотною, чем якутка в Нерюнгри, – штамп, значит, о заключении брака с гр. Сорока Олегом Владимировичем всю жизнь гр. Коровину совершенно не заботил. Так что ни нам, ни гражданке Коровиной об отце Евгения ничего не известно.

Главное, выросши без отца и унаследовав профессию матери, Евгений, несмотря на свою яркую краеведческую деятельность, сохранил некоторые черты инфантильности, поэтому сейчас, вместо того, чтобы дать водителю в рыло, выбросить его из кабины и самому сесть за руль, чтобы доехать до места назначения, Коровин покорно вышел на остановке, помог сойти Пэт и только руками развел. Автобус тут же уехал. Англичанка и учитель прислушались и недоуменно и тревожно переглянулись.

Теперь рокот моря словно бы приблизился. Казалось, в недалеком прибое купаются и радостно кричат дети, потому что вскрики слышались в рокоте волн. И еще казалось, ветер, теплый дневной бриз дует, сам себе подпевая, с суши на морской простор, потому что завывания ветра слышались тоже совершенно ясно.

Через мгновение Коровин понял, почему ветер пел прямо у него в ушах. Это по всей безлюдной сейчас Лосинке выли собаки. И вдруг он увидел живого жителя Глухово-Колпаковского пригорода. То есть, жительницу, женщину. Старуху. Та копалась на своем огороде, стоя в меже на коленях. Сидящая возле нее кудлатая собака перестала выть, всмотрелась, как человек, в Коровина и Пэт, разве что лапу козырьком к глазам не приложила и залаяла, не отходя от хозяйки. Старуха подняла голову и вдруг погрозила кулаком с зажатoй в нем тяпкою.

– Шлюхи траханные! – визгливо закричала старуха. – Шлюхи траханные!

Собака вновь завыла, поднимая морду и показывая шерстяное горло.

– Come, come, Patusha![162] – учитель потащил не поспевающую за ним Пэт по проулку. Он еще продолжал оглядываться. Машина, только что едущая за их автобусом, так и не появилась, вероятно, свернув на предыдущем перекрестке или остановившись у какого-нибудь дома здесь, в Лосинке.

– Let’s go! Let’s go![163]