Одинокие сердца - Итсасо Мадарьяга (2010)

И вот теперь от всего этого остались одни лишь воспоминания. Она снова была одна, и у нее не оказалось какой-либо заранее продуманной альтернативы на тот случай, если они с Джоном вдруг навсегда расстанутся. Она пребывала в такой растерянности, что попросту не знала, что ей делать. Одри уже доводилось переживать и одиночество, и нестабильность, порождаемую неспособностью пойти на компромисс, и отсутствие планов — в том числе и планов на ближайшую неделю. Поначалу в ее отношениях с Джоном все было именно так, однако ей удалось преодолеть этот этап и добиться определенной безопасности и стабильности: у них с Джоном всегда было заранее определено, чем они будут заниматься в ближайшие две недели и где будут праздновать Рождество.

Джон настоял на том, что у него должна оставаться его собственная квартира, хотя он и жил почти все время в квартире Одри. Их зубные щетки стояли в одном стаканчике, они пользовались общими полотенцами и купались в одной ванне — в общем, у них было общее жизненное пространство. В ее шкафу до сих пор пахло его одеколоном — одеколоном «Эгоист». Каждый раз, когда Одри открывала дверцу шкафа, этот запах с холодным равнодушием устремлялся к ней и впитывался в ее одежду. Как такое возможно? Ей, так сильно обожавшей духи, не удавалось добиться, чтобы их запах пристал к ее коже, не удавалось добиться того, чтобы от нее исходил приятный аромат духов, даже тогда, когда ее щеки были еще влажными от этих самых духов. А вот от Джона приятно пахло одеколоном и в конце дня, когда он приходил с работы домой. От него пахло одеколоном так, как не пахнет ни от кого другого, и теперь этот его уникальный запах преследовал Одри везде, где бы она ни находилась. Она перепробовала все: и держала шкаф открытым в течение нескольких дней подряд (отчего этот запах мучил ее, когда она находилась в своей квартире, еще больше), и вешала в шкафу мешочки с ароматическими травами, и обильно разбрызгивала себе на одежду собственные духи… Однако ничто не помогало, и аромат Джона то и дело набрасывался на ее обоняние тогда, когда она этого меньше всего ожидала и потому оказывалась абсолютно беззащитной. Одри страшно было представить себе то, что, по-видимому, испытала мать, когда умер ее муж. Впрочем, усилия Виолетты, наверное, имели прямо противоположную цель — попытаться сохранить в своей обонятельной памяти запах мужа — словно он еще жив — как можно дольше. Одри задавалась вопросом, не пахнет ли ее одежда ее запахом и не является ли она единственным человеком, который этого не замечает. Она чувствовала себя призраком.

Одри машинально понюхала свое запястье — и не почувствовала аромата духов, которыми побрызгала себе руки утром. А ведь она сегодня даже не принимала ванну! Одри вдруг нестерпимо захотелось искупаться, но она подумала, что сейчас для этого не очень подходящий момент. Она примет ванну, когда остановится в какой-нибудь гостинице во Франции. Или же когда вернется из Франции и снова окажется дома одна. Сейчас же надлежало думать лишь о предстоящей поездке. Одри решила присесть в кресло и немножко почитать, чтобы проверить, не захочется ли ей спать. Накинув на плечи одеяло, она закрыла дверь, чтобы ненароком не разбудить мать.

Однако вскоре в коридоре послышались шаги: мать, похоже, поднялась с постели и пошла на кухню. Одри услышала, как Виолетта наполнила электрический чайник водой и поставила на стол чашки. Судя по звуку, две. Одри была сейчас совсем не прочь, читая, прихлебывать вкусный чай. А вот разговаривать ей не хотелось. Она и так почти весь прошедший день разговаривала с матерью и выслушивала ее советы, а потому сейчас ей хотелось побыть одной.

Через некоторое время дверь отворилась и мать вошла в комнату, держа в руках две чашки дымящегося чая.

— Ты тоже не можешь заснуть, да? Выпей чаю и почувствуешь себя лучше… Если не возражаешь, я посижу здесь на диване и полистаю какой-нибудь из твоих журналов.