Соблазн - Кен Шэйкин (2009)

Слова сказаны, и на нее вдруг снисходит прозрение. У него СПИД. Открытие едва ли неожиданное, но оно поражает, как удар. Смертные приговоры всегда грубое напоминание о краткости остающихся мгновений, иногда обреченных проходить в тюрьме. Ее собственный приговор к пожизненному заключению — тяжелое наказание, которое становится еще тягостнее от осознания ее участия в преступлении и процедуре обвинения. Сколько им еще остается, когда они прожили достаточно долгую жизнь. Она набралась достаточно опыта, чтобы принять свою судьбу. Рецидивист, условно освобожденный благодаря милосердной случайности. По крайней мере, один из ее сексуальных партнеров умер от СПИДа, но она никогда не считала, что это может иметь отношение к ней. Она никогда не обследовалась, предпочитая не участвовать в референдуме против самой себя. Ящик, который гласит не знаю, суммирует ее мнение относительно рокового заболевания. Что касается фаталистов, мы все, так или иначе, являемся фаталистами. Подтвержденное заболевание Червяка не помогло ему справиться с осознанием его смертности, и он, похоже, готов сделать попытку разом покончить со всем, несмотря на то что медицина настроена его поддерживать.

— Вспомни Международный день СПИДа, — ободряюще говорит он. — Празднование, посвященное неизлечимой болезни. Отмечается ежегодно.

— Благословение полученных ударов, — все, что она может сказать.

Червяк ослабевает, приближаясь к концу жизни в грязи. Героин, «Мартини» и противовирусные препараты могут сделать из него слизняка.

— Когда ты молод и неукротим, чья-то смерть не является для тебя проблемой, — говорит он и, подчиняясь неизбежности, запрокидывает голову.

— Но ты уже вырос. Требуется слишком много времени на то, чтобы беспокоиться о жизни и думать о ней в последний день. Без этого день будет длиться гораздо дольше. Ты должен прекратить беспокоиться о чем бы то ни было. Все, о чем ты можешь думать, — как грандиозно жить. И как грустно умирать.

А затем произошло чудо. Призрак мебели его бабушки медленно просочился из полированной поверхности красного дерева и потребовал старую мелодию. Червяк повернулся к бабушке. Он предложил, чтобы ради его последнего вздоха они освятили вечер пением.

— Ты знаешь какие-нибудь панихиды?

Достаточно обезглавить цыпленка, чтобы он начал кричать. Vissi d’arte. Vissi d’amore. Она могла петь это еще и еще раз, никогда не утомляясь от выражаемых чувств. Тот факт, что минуты ее криков были отмечены в нотах значком «пианиссимо», нисколько ее не смущал. Композитор давно умер, его память почитается полумертвым пианистом и громко звучащей сиреной. Без своих иллюзий, касающихся искусства и любви, сдерживающих ее, она свободна, для того чтобы жить ими. Бросив сцену, она может смаковать истинную радость от пения, испытывать удовлетворение от простого открывания рта и освобождения от мелодии, вибрирующей у нее в груди. Если в пении она искала цель, то не нашла ее. Красота музыки остается у нее в использовании, не неся при этом никаких функций. Пока ты не птица. А затем это просто утреннее щебетание.

Смысл жизни, если он вообще есть, кроется в прошлом, где поют умершие души. Давно прошедшее. Оно уже никогда не вернется.

Воскресшие благодаря своему сотрудничеству, друзья планировали еще большее сотрудничество в будущем. В непосредственном будущем, они не заглядывали слишком далеко вперед. Он обещал ей найти больше арий для ее диапазона, а она пообещала приносить больше героина. Он убеждал ее более серьезно относиться к своему пению и своему распространению наркотиков. Утверждал, что знает еще один бар для геев, где она сможет выступать, плюс к этому беспрестанное снабжение людей наркотиками, если она сможет сравниться с большинством из распространителей этой дури. Если ей не нужны деньги, он всегда может ими воспользоваться. Покупать больше наркотиков. Порочный круг хуже, чем произведение потомства. Но она не хочет принимать в этом ни малейшего участия.