Друг человечества - Уильям Локк (1994)

— А я знаю. Потому что он знал: мое место — рядом с вами. Знал, что вы для меня дороже всех на свете. — Зора на миг остановилась, потом закончила, четко выговаривая каждое слово: — Он знал, что я давно уже вас люблю.

Сайфер вырвал у нее из рук иллюстрированный еженедельник и швырнул его в угол; потом перегнувшись через ручку кресла, сжал ее руку.

— Зора! Вы это серьезно?

Она кивнула головой, подняла на него глаза и закрылась свободной рукой, не выдержав его взгляда.

— Я уехала от вас искать свое призвание. И вернувшись, убедилась, что оно там, откуда я уехала. Это трудная миссия: я должна стать достойной подругой большого человека, но если вы разрешите мне попытаться, я сделаю все, что могу.

Сайфер отвел ее руку.

— Говорить будем потом…

Таким образом Зора познала истинный смысл бытия. Когда врата жизни отверзлись перед ней, она вошла туда поступью, не лишенной величия. Признав себя побежденной — что для женщины само по себе величайшая победа — она сумела сделать это и гордо, и смиренно, и очаровательно. У нее бывали моменты истинного величия.

Взволнованная, раскрасневшаяся, захваченная неизведанным счастьем, она высвободилась из его объятий; на сей раз Зора не спорила с природой и в сердце своем смеялась вместе с ней. В конце концов она была только женщиной, не имеющей иного призвания в жизни, кроме выполнения своего женского предназначения, и это было необычайно хорошо для нее. Зора радовалась, что, наконец, поняла, в чем ее счастье. Сайфер смотрел на нее сияющими глазами, словно она была богиней, из любви к нему принявшей образ земной женщины. И он чувствовал себя счастливым. Отказавшись от непомерных притязаний и бесплодных исканий, оба они вернулись к милой обыденности.

— Но позвольте! — воскликнул он. — Как же я могу просить вас стать моей женой, если даже не знаю, на что буду существовать?

— А изобретения Септимуса? Разве вы уже не верите в них?

— А вы теперь уверовали?

— Всей душой. Я тоже стала суеверной. Куда ни повернешься — везде Септимус. Он поднял Эмми из преисподней на небо; он свел нас вместе; он — наш друг и хранитель. И он никогда нас не предаст. О, Клем! Какое счастье! Наконец-то я нашла нечто такое, во что могу верить.

* * *

Тем временем «друг и хранитель», даже не подозревая, в какой высокий ранг он возведен, сидел в маленькой квартирке Эмми в Челси и с блаженным видом уплетал бутерброды, которые Эмми от полноты души намазывала невероятным количеством масла. А она стояла на коленях подле него, на коврике, с обожанием глядя на мужа, словно он был первосвященником, глотающим опресноки. Они говорили о будущем. Септимус рассказывал ей, какие красивые дома он видел на Беркли-сквер.

— Беркли-сквер очарователен, — возражала Эмми, — но Беркли-сквер — это коляски и автомобили, пудреные лакеи, балы, обеды, спектакли и театры — как раз твоя стихия, не правда ли, мой дорогой?

Она, смеясь, положила счастливую головку ему на колени.

— Нет, милый. На случай, если нам захочется пожить немного в Лондоне, давай оставим за собой эту квартирку, но жить будем лучше в Нунсмере. Твой дом достаточно велик, а если понадобится, всегда можно будет сделать к нему небольшую пристройку; это обойдется не дороже месячной платы за квартиру в Беркли-сквер. Разве ты сам не предпочел бы жить в Нунсмере?

— Ты, беби и моя мастерская — вот все, что мне нужно в этом мире.

— А Вигглсвик?

Улыбка светлой тенью скользнула по его лицу.

— Да, Вигглсвик будет поражен.

Эмми снова расхохоталась.

— Какое это будет забавное хозяйство — Вигглсвик и мадам Боливар! Нет, ты только подумай, что за прелесть!

Септимус подумал.