Друг человечества - Уильям Локк (1994)

Шесть недель была она замужем — и что же она сделала за это время, помимо того, что с дрожью высокомерного негодования и отвращения отвернулась от своего мужа? Другая женщина на ее месте боролась бы с напастью и, может быть, победила ее. Она же и не пыталась бороться, и несчастный алкоголик умер, а она уехала за границу, демонстрировать всем свое отвращение к мужчинам. На каждом шагу факты опровергали это ее предубеждение. Уже несколько месяцев, как она сама убедилась, что оно неосновательно и ложно; и природа, которая, при всех недостатках, по крайней мере, не лжива, не раз уже поднимала в ней свой голос. Зора пыталась урезонить ее доводами рассудка, но природа только посмеивалась. Точно так же, как и литератор из Лондона. Если бы Эмми и Септимус были иными, они бы тоже потешались над ней. Она осознала, наконец, что для того, чтобы решать какие бы то ни было проблемы жизни, надо, прежде всего, усвоить ее аксиомы. Даже миссис Олдрив, с кротких уст которой не часто слетали слова мудрости, сказала: «Уж и не знаю, как ты будешь жить, дорогая, без мужчины, который бы о тебе заботился». Мать была права, природа была права, Раттенден был прав. А она, Зора Миддлмист, была кругом неправа.

Она встретила Сайфера с непривычно замирающим сердцем. И когда он сильно и властно сжал ее руки, Зора вся задрожала еще неизведанной сладостной дрожью. Заглянула ему в глаза и прочла в них неизменную, преданную любовь сильной и чистой души. И отвернулась, потупив голову, не чувствуя себя достойной.

— Что же вы такого особенного хотели мне сказать? — с улыбкой спросил он.

— Так я не могу вам этого сказать. Давайте сядем. Придвиньте стул к огню.

Когда они сели, Зора начала:

— Сначала я хочу кое о чем вас спросить. Вы знаете, почему Септимус женился на моей сестре? Будьте со мной совершенно откровенны, потому что я все знаю.

— Да, — ответил он серьезно. — Знаю. Узнал это случайно и неожиданно для себя. Септимус и не подозревает, что я знаю.

Зора подняла с полу иллюстрированный еженедельник, будто бы для того, чтобы заслониться от огня, но на самом деле — от Сайфера.

— А почему вы сегодня утром отказались от предложения Джебузы Джонса?

— Что бы вы обо мне подумали, если бы я его принял? Но только Септимусу не следовало бы меня выдавать. Это он напрасно.

— Он мне ничего и не сказал. Он сказал Эмми, а она — мне. Вы сделали это ради меня?

— Все, что я делаю, делается ради вас. Вы сами это отлично знаете.

— Зачем вы вызывали Септимуса?

— Почему вам вздумалось подвергнуть меня допросу? — засмеялся он.

— Сейчас узнаете. Хочу, чтобы для меня все прояснилось. Я пережила большое потрясение. У меня такое чувство, будто я потерпела поражение по всему фронту. Скажите, зачем вы вызывали Септимуса?

Сайфер откинулся на спинку стула, и так как иллюстрированный еженедельник заслонял от него лицо Зоры, он задумчиво смотрел в огонь.

— Я всегда говорил вам, что суеверен. Септимус, по-видимому, одарен каким-то подсознательным чувством, подсказывающим ему, как правильнее поступать, в несравненно большей степени, чем кто бы то было из тех, кого я знаю. Это он обнаружил и в своем отношении к Эмми, и в том, что вызвал вас, когда вы были мне так нужны, и во всем остальном. Если б не он и не его влияние, не знаю, хватило бы у меня духу на такое решение. И когда настал момент решать, я почувствовал, что он мне необходим, хотя не могу объяснить — почему.

— Но вы, по-видимому, знали, что он влюблен в меня? — все тем же ровным тоном вопрошала Зора.

— Да. Потому он и женился на вашей сестре.

— А вы знаете, почему он счел нужным послать мне отбитый хвостик маленькой собачки?

— Он знал, что это надо сделать. Вероятно, так. Говорю же вам, что я суеверен. Очевидно, действительно было нужно, но я не в состоянии объяснить причину.